Эпоха викингов в Северной Европе

Эпоха викингов, — и в этом ее историческое своеобразие, — была временем появления, наивысшего подъема и начала разложения слоя «могучих бондов», временем полного и последнего расцвета общественного строя, основанного на крестьянском землевладении. В рамках эпохи викингов можно проследить начало его подчинения господствующей феодальной иерархии и перерождения в уклад угнетенного класса феодального общества, — правда, угнетенного, но, в отличие от других европейских стран, никогда не закрепощенного [4, с. 352–353]. В IX–XI вв. скандинавские бонды, опираясь на родовое землевладение, одаль, создали достаточно стройную систему правовых норм, их гарантий, административно-территориальную организацию (обеспечившую эффективность функционирования правовой системы) и, наконец, военную организацию, интегрировавшую силы бондов в разных масштабах (от уровня первичного территориального округа, объединявшего несколько семей или родовых союзов, до уровня области или страны). Стимулируя в определенной степени внешнюю экспансию, движение викингов как производной от общества бондов новой военно-социальной силы, эти общественные институты прежде всего обеспечивали прочность социального статуса бондов в IX–XI вв., а затем, перейдя в средневековье, сохранили определенный комплекс прав, личную свободу, политическую самостоятельность скандинавского крестьянства, что и определило своеобразие северного феодализма.

Bónda rétte, народное право, охватывало сферу личной безопасности, имущественных отношений, пользования общинными угодьями, участия в работе народного собрания, вооруженной защиты личности, родовой группы, области, страны. Его действенность обеспечивал классический военно-демократический механизм, когда субъект права, землевладелец-общинник, член народного собрания и воин совмещаются в одном лице. Это совмещение выразилось в такой общественной гарантии, как обязательное вооружение folkvapn — «народное оружие», атрибут полноправия бонда, сохранявший свое значение вплоть до XIII–XIV вв.

В первом норвежском общегосударственном судебнике Landslov (1274 г.) «народное оружие» дифференцировано в зависимости от имущественного состояния бондов [L. III, 11]. Сама по себе показательная, эта градация позволяет сопоставить военный потенциал норвежского крестьянства с потенциалом правящего класса, представленного в дружинном уставе XIII в. [Hírðskra, 35]: это соотношение характеризует общественные силы, сформировавшиеся и как результат, и как своего рода диалектическое отрицание эпохи викингов.

В XIII в. даже высший слой бондов уступал низшей категории королевских дружинников, хотя и приближался к ней по вооруженности. Тем не менее, как и в IX–XI вв., бонд «с копьем и мечом» (med odde ос eggiu) являлся для выполнения важнейших общественных функций [G., 66, 121, 238].

Вооруженные свободные группировались в сложную территориально-административную структуру. По мере разрастания родовых союзов от первичной, главной усадьбы hófud ból (остававшейся своего рода центром aett) отпочковывались дочерние хутора; возникала чересполосица поселений, относящихся к разным кланам. Первичная родовая организация дополняется территориальной. Дворы группируются в объединения, называвшиеся grend (в Трандхейме — sambuð), куда входили соседи-одальманы пользовавшиеся одними общинными угодьями almenningr [53, с. 66, 100–122; 89, с. 134–149]. Жизнь такой соседской общины регулировалась сходками, религиозными обрядами, совместными пирами. Ólhús, «дом для пира», был ее центром каждый полноправный домохозяин-бонд был участником пира-братчины (ólfoer); древний индоевропейский напиток ól, пиво, как и у германцев Тацита, и у персов Геродота был средством общения с божествами [Тацит, 22; Геродот, I, 133].

— издевательски спрашивал бонда скальд Эгиль, оказавшийся нежеланным гостем на такой пирушке. Дисы — языческие божества плодородия, disaething назывался весенний тинг свеев в Упсале когда совершались жертвоприношения «во имя мир: и за победы конунга», устанавливался «мир дистинга» (disaethings friðer) и устраивалась ярмарка (markaðr ok kaupstefna) Этот комплекс функций дублировался и на других уровнях — областного, местного тинга, соседской сходки [89, с. 45–46].

Несколько соседских общин, grannar, объединялись в bygð — бюгд заселенную местность, ограниченную естественными рубежами или необитаемым пространством; бюгды объединялись в hérað, (hundari). Херады составляли области, земли — fylki, или land, иногда — riki. Тенденция к интеграции этих в прошлом независимых территорий проявилась в становлении гаутского и свейского племенных союзов в Швеции, в Норвегии, возможно в образовании так называемых «судебных областей», в названиях которых есть корень — lag—"закон" (Трендалаг — букв, «область, где действует закон трендов»; Данелаг, в Англии, — «область датского права»).

Бюгды, херады, фюльки (ланды, рики) управлялись — каждый — тингом соответствующего уровня. По крайней мере, с херада можно проследить и позиции племенной аристократии, «предводителей» — (hófðingi), из числа которых выдвигался для племенного ополчения воевода (hersir), а для области правитель (jarl) или даже король (konungr).

Смысл существования этой многоступенчатой системы заключался в поддержании того, что выражалось основным значением слова lag, lón, lög — «закон». Með lögum skal land byggja —"на праве страна строится". В принципе, верховное право, landslóg, вершить суд, блюсти lóg ok landsrett, законы и обычаи страны, принадлежало конунгу в качестве его древней, сакрально-социальной функции [Halfð. saga svarta, 3; Haralds saga ins hárfagra, 6]. Вероятно, какая-то часть этих функций в древности распределялась и по остальным ступеням аристократической племенной иерархии. Но в эпоху викингов реальной законодательной властью располагал прежде всего тинг, народное собрание (ting).

Именно сюда, на placitum, выносит rex — konungr свеев, скажем, такой вопрос, как принятие христианства [Rimbertus, XXIV]; конунг выступает, скорее, как власть исполнительная, верховный функционер племенной организации. Положение дел на тинге контролировали лагманы (lógmaðr — «законник»). И самый известный из них, свейский лагман Торгнюр, запечатлённый в «Хеймскрингле», еще в начале XI в. мог от лица бондов и при их поддержке заявить конунгу: «А если ты не пожелаешь сделать то, что мы требуем, мы восстанем против тебя и убьём тебя… Так раньше поступали наши предки: они утопили в трясине на Мулатинге пятерых конунгов за то, что те были такими же высокомерными, как ты» [Сага об Олаве Святом, 80]. Не отражает ли это воспоминание одну из коллизий, положивших конец вендельскому периоду?

Во всяком случае, в эпоху викингов «карлы и ярлы» в политическом плане составляли нечто целое: родовитая знать ничем, кроме своей родовитости (выраженной в поэтических генеалогиях, возводящих владельцев к мифо-эпическим персонажам, а то и божествам) и периодических, ритуального характера приношений (gjöf — «дары», veizla — «угощения») со стороны других общинников, не выделяется. Регулирование работы военно-демократического тинга — функция лагмана, основанная не на каком-либо аппарате принуждения, а на его авторитете как знатока, помнящего правовые нормы (аллитерированные, как стихи) и знающего их наизусть, умеющего «сказывать закон» (lógsaga); в Исландии это нашло выражение в титуле главы альтинга — lógsogumaðr — «законоговоритель». По инициативе лагмана могло происходить réttarbot — «улучшение права» (с такого рода предложением мог выступить и конунг); однако основой деятельности тинга был прежде всего siðr, обычай. Именно сохранение неизменным «обычая прежних конунгов» (siðr inna fyrri konunga) было постоянным условием «социального партнерства» между бондами и королевской властью.