Сократ

- Ради сверкающего Гелиоса, смилуйтесь! Не терзайте его! Сократ, несчастный мой, не слушай ты их! Пойдем домой! Пойдем!

Но Сократ уже тяжело поднял онемевшую ногу для первого шага в танце.

- Не надо, Сократ! - просит и Критон.

А он уже и рукою повел, и другой, щепотью подобрал подол старого гиматия и начал подпрыгивать в медленном ритме.

Голые волосатые ноги поднимаются выше и выше, трясутся складки белого хитона вокруг мясистого тела, подрагивает круглый живот.

Враги Сократа так и пожирают его глазами. То тут, то там, а потом уже со всех сторон поднимается злой смех. Злой смех опасно усиливается, заражает и других, тех, кто смеется от души, без злого умысла, не подозревая, как они вредят Сократу.

А тот грузно подскакивает, шатается, разомлев от зноя, машет руками, словно пьяный...

Да ведь это знакомая фигура! Это толстопузый, плешивый мудрец, спутник Диониса... Кто-то из присяжных не выдержал, вскочил, крикнул пронзительно:

- Да это подвыпивший Силен, наш батюшка Силен! Валяй, папа Силен!

- Славно же ты почтил Афину!

- Скачи, скачи, гоп, гоп!..

Все собрание бурно хохочет. Очень мало тех, кто не забыл, что суд-то продолжается, кто понимает, какой танец танцует Сократ.

Анит даже ноги расставил, чтоб легче было снести то, что он видит. Силен! Что такое его, Анита, хитроумно составленная обвинительная речь в сравнении с этой пляской, которой Сократ сам себя обвиняет.

Сквозь хохот прорезается плач Ксантиппы. Сократ шатается все сильнее. Дышит тяжело, со свистом. Приподнимая развевающийся гиматий, кружится, уже обессиленный, неуклюже подскакивает под жгучим солнцем, которое медленно спускается с точки зенита.

Буря смеха слабеет. Один за другим афиняне вдруг вспоминают - Мелет обвинил Сократа в безбожии...

И вот уже многие стоят молча, не отрывая взгляда от страшной комедии; многие сели на место, прикрыли глаза плащом.

Смех редеет, тает, затихает, только в правой части ареопага судорожно давится хохотом кучка продажных тварей, глядя больше на Анита, чем на Сократа.

Критон и Платон угрюмо молчат. Аполлодор пал наземь ничком, тихонько прошептав:

- Сократ, дорогой мой, зачем ты допустил такое?..

Тут встал архонт, взял со стола водяные часы, поднял высоко:

- В клепсидре иссякла последняя капля. Твоя защита, Сократ, закончена.

Сократ сделал неверный шаг к столу, оперся на него, громко дыша. Посмотрел на архонта и тихо сказал:

- Но я... я еще не закончил свою защиту...

6

Архонт басилевс колотил молоточком с такой силой, что отколол кусочек мрамора; когда наконец улеглись расходившиеся страсти, он призвал присяжных приготовиться к голосованию. Убеждал их - вынося суждение о Сократе, действовать с величайшей справедливостью и по чистейшей совести. Они должны теперь решить - виновен или невиновен Сократ в том, в чем его обвинили.

И снова зашумели присяжные. Они долго сидели, обливаемые жаром солнца и земли - раскаленный солнцем холм отдавал людям принятое тепло. Присяжные утоляли жажду смешанным вином. Не удивительно, что и головы у них раскалились.

Они не могли разобраться в этом процессе. Разбились на несколько групп. Одни готовились оправдать Сократа, как человека, полезнейшего для Афин, другие - наказать его, как самого вредоносного, третьи растерянно колебались между тем и другим решением, четвертым вообще ничего не хотелось решать...

Над взбурлившим ареопагом, где один старался убедить другого в своей правоте, мелькали жестикулирующие руки и длинные посохи - знаки судебной власти присяжных.

Очевидец Сократовой пляски перед Афиной пробирался через толпу, распаленную страстями; стараясь побольше насолить Сократу, похвалялся:

- Это я его изобличил! Я показал вам, как он плясал перед богиней... И - понизив голос: - А перед нею этот бесстыдник делал еще хуже...

Надушенный присяжный схватил его за руку:

- Как же он делал, друг?

Очевидец поднял подол своего хитона и показал любопытному то, что есть под хитоном у каждого мужчины.

Рев хохота смешался с ревом возмущения, а очевидец скользнул дальше, показывая свой фаллос другим, третьим... Присяжные нерешительно перебирали бобы в потных ладонях.

Кто-то крикнул знакомому через два ряда:

- Клади ему белый, Ларидон!

- И не подумаю! - отозвался тот. - Старикашка однажды и надо мной насмехался, перед моей лавчонкой на рынке...

- Не будь мелочным! Клади белый, говорю тебе! Хотя б за то, что плясал... Клянусь Зевсом, дело идет о его жизни, а он, старый брюхан, и знать не хочет, что сам себе вредит... Скажи-ка, будь он такой негодяй, как говорили, - поступил бы так?

Сидит беловолосый старик, каменотес Пантей, товарищ Сократова отца; сидит он в последнем, верхнем, ряду судилища и смотрит на кипение страстей перед собой. Мальчик перелез через ограду, подсел к нему:

- Думаешь, дедушка, Сократ сделал что-то плохое?

- Не думаю, сынок.

- Значит, его оправдают! - обрадовался мальчик.

- И этого не думаю, - ответил старик.

Мальчик вытаращил глаза:

- Как же так? Не понимаю...

- И я не понимаю, сынок. Быть может, когда ты будешь таким старым, как я... А может, когда твой сын будет таким старым, - может, он поймет...

Среди бедняков присяжных были и расчетливые. Анит даст мне похлебку, оболы, да мало ли что еще. А чего ждать от бедного, болтливого старика?

- Поддержу-ка я Анита...

- Я тоже. И черный боб брошу так, чтоб он заметил.

- Да есть ли у вас сердце? Решается ведь судьба человека!

- Когда, милок, твоей судьбой станет голод - не то еще запоешь!

Присяжные из зажиточных думают так: от Анита можно получить почести, должность, да мало ли что еще... А чего ждать от бедного, болтливого старика? Холеная рука готовит черный боб.

Кто-то предсказывает:

- Зря все это. Мелету не придется платить штраф за ложное обвинение. За суд заплатит Сократ.

- Чем? Он ведь чуть не нищий!

- И у такого найдется, что терять.

Загудела труба, глашатай пригласил присяжных, не мешкая, отправиться к урнам для голосования.

Падают в урны бобы - белые, черные...

Когда все присяжные отдали свой голос, судебные счетчики под присмотром притана начали считать бобы с надлежащей обрядностью. Сначала соответствует ли число бобов числу присяжных. Сегодня члены дикастерия явились в полном составе: пятьсот один человек. Счетчики установили: бобов точно столько же, нет ни лишнего, ни недостающего. Тогда стали отделять белые от черных.