Площадь павших борцов

- Дружище! А что самое страшное ты видел в этой войне?

- На войне все страшно.

- Ну, а все-таки, что больше всего запомнилось?..

Он ожидал услышать геройский рассказ о прорыве из окружения или как последней гранатой подбили немецкий танк, крутившийся над траншеей, а вместо этого услышал совсем другое, звучавшее почти мистически - и страшно, и трагично:

- Пожалуй, вот зимой сорок первого здорово струхнул я. Было это под Калинином. Лежим в снегу. Жрать охота - во как! Вечереет. Ждем немца, чтобы отстреляться. Вдруг перед нами, на ровной снежной поляне, из леса выходят... призраки.

- Какие ж на фронте призраки?

- Обыкновенные. Головы у всех наголо обритые, как у маршала Тимошенко. Сами жуткие! Балахоны на них белые, на ветру развеваются. Идут на нас. И пляшут. Но пляшут не по-людски, а как-то заморски. Дергаются, кривляются, кричат. Руки у всех на животе, связанные рукавами. Издали мы их приняли за лыжный батальон в маскхалатах. Видим - не, что-то другое. И палок не видно в руках. А за призраками... немцы.

- Как же так? - не поверил Чуйков.

- А вот так.

Оказывается, немцы гнали психов.

- Каких психов?

- Самых настоящих. Из какой-то больницы для сумасшедших. Ну, тут мы поднялись, дали немакам прикурить, а психам вернули свободу. Обогрели, сухарей дали и обратно всех - за решетку, как положено... Вот это и было самое страшное!

Многое открывалось Чуйкову как бы заново, и он, профессиональный военный, стал понимать нечто такое, чему в Академии Генштаба не обучали. Даже вопрос о героизме, единоличном и массовом, требовал, кажется, совершенно новых оценок. Люди так устроены, что по-разному воспринимают опасность, по-разному переносят страх. Бывали на войне такие герои, которым выстоять под огнем минометов - хоть бы что, но эти же люди превращались в трусливые тряпки при бомбежках. И, наоборот, забившись в кусты под минометным обстрелом, человек поднимался во весь рост под лавиною бомб. Вот, поди ж ты, разберись в таких причудах человеческой психологии... А сколько было случаев, когда здоровущие мужики лежали плашмя, уткнувшись носами в землю, не в силах от нее оторваться, и вдруг вставала курносая девушка из санитарок, звавшая их в атаку:

- А ну, трусы! Водку-то жрать да кашу лопать - все горазды, а сейчас что? Вперед, всем за мной - за Родину, за Сталина...

Запомнилось Чуйкову, что при отступлении пали под гусеницами танков четыре солдата, и корреспондент фронтовой газеты живописал их гибель как подвиг. Но бывалый боец, уже пожилой, внуков имевший, рвал ту газету на самокрутки.

- Хреновина все это! - говорил он. - Под гусеницами танков обычно погибают в двух случаях: или те кто бегут от страха, или те, кто решился стоять насмерть... Ну, а эти говнюки просто бежали. Немцу-то и в радость: догнал их и передавил, будто клопов каких. Я-то ведь сам видел, как они драпали...

...Василий Иванович Чуйков ступил на Сталинградскую землю 16 июля и сразу же проявил свой характер - самостоятельный, непокладистый, даже агрессивный. Получив от Тимошенко директиву на боевое развертывание 62-й армии, Чуйков догадался, что командование фронтом обстановки на фронте не знает. Это были дни, когда передовые отряды 62-й армии с трудом сдерживали противника. Чуйков доказывал дельно:

- Головные отряды моей армии выгружаются из вагонов, чтобы начать марш к фронту. А хвосты армии и тылы снабжения армии застряли еще в Туле... Вы требуете завтра же занять оборону по реке Цимла, до которой нам пешедралить двести километров. Вот и подумайте - когда мы там будем?

Его стали бояться. Говорили, что заняты. Говорили, что принять не могут. Нигде не добившись разумных решений, Чуйков в оперативном отделе отыскал полковника Рухле.

- Сейчас не время, чтобы спорить, - сказал Рухле. - И война не ради соблюдения уставов. Ждать нельзя. По мере разгрузки эшелонов - войскам в бой. Тылы подтянутся позже...

- Для чего же писались тогда уставы?

- Для мирного времени, - отвечал Рухле. - А сейчас пишутся другие. Военные... Но теперь писать их приходится кровью.

- Чернилами-то... дешевле! - обозлился Чуйков.

Рухле взял директиву Тимошенко и тут же перенес сроки исполнения с 19 на 21 июля. "Я был поражен, - вспоминал Чуйков. - Как это начальник оперативного отдела без ведома командующего может менять оперативные сроки? Кто же тогда командует фронтом?" Чуйков выехал в степи - нагонять войска. По дороге навестил 62-ю армию, где встретил дивизионного комиссара К. А Гурова, недоверчиво глядевшего на генерала в белых перчатках:

- Что вы тут вырядились? Как для парада.

- Извините, что перчаток не снимаю, - сказал Чуйков, здороваясь. - Был я военным советником при штабе Чан Кайши и от китайской грязи подцепил на руках экзему...

Когда он осмотрелся на местности и понаблюдал за противником, Кузьма Акимович спросил его о первых впечатлениях.

- Отвечу... Вермахт, конечно, организация солидная. Но, кажется, изъянов в ней тоже немало. Пехота не лезет вперед без танков, танки не идут без прикрытия авиации с воздуха. Взаимодействие отработано у немцев блестяще. Но вот что я заметил: стоит нарушить эту взаимосвязь, отключить из общей цепи хотя бы одно звено - и машина вермахта сразу буксует. Артиллерия у них работает слабенько. Пехота не имеет рывков. Автоматчики атакуют шагом, будто гулять собрались...

- Ну-ну! - подзадорил его Гуров.

- Побеседовал с бойцами, - продолжал Чуйков. - После всего, что произошло, они своим комбатам в окопах верят намного больше, нежели маршалам в кабинетах. Вернуть им эту веру в высшее командование можно только успехом. Но прежде следует сдержать отступательные настроения в войсках. Что-то уж больно они разбежались - от Харькова и до Волги!

- Ты прав, Василий Иванович, - сказал Гуров. - Многие уже освоились с удобной мыслью, что Дон потерян, оборона будет лишь на подступах к Сталинграду. С этим надо кончать. Чем дальше от Сталинграда удержим Паулюса, тем легче будет и Сталинград отстаивать... Сейчас, как никогда, вся армия нуждается в строгом, повелительном окрике: "Ни шагу назад!"

64-й армией командовал генерал Василий Николаевич Гордов, а Чуйков считался его заместителем. Их знакомство состоялось не в лучший момент военной истории "Я видел, как люди двигались по безводной сталинградской степи с запада на восток, доедая последние запасы продовольствия, задыхаясь от жары и зноя. Когда их спрашивали: "Куда идете?.." - они отвечали бессмысленно - все кого-то искали обязательно за Волгой..."

Штаб генерала Гордова был на колесах, даже спальный гарнитур командарма, - все моторизовано, чтобы в отступлении, не дай Бог, задержки не возникло: мотор завел - и поехали! Это не понравилось Чуйкову, как не понравился ему и сам Гордов: "Острый нос, острый подбородок, узкие губы, маленькие кустики бровей над глазами, коротко острижены под бобрик черные с проседью волосы. Держится ровно, но отдаленно..." Гордов смотрел на Чуйкова, а глаза его, казалось, не видели заместителя, и, что бы ни говорил Чуйков, на лице Гордова было написано равнодушие, и, наверное, ему бы сейчас подошли слова: болтай тут что хочешь, а изменить обстановки на фронте мы уже не в силах.

Настроенный пораженчески, Гордов сказал:

- Я все знаю. Лучше вас. Но выше башки не прыгнешь.

- Да прыгают! - возразил Чуйков. - Например, спортсмены.

- Так это спортсмены, им сам Бог велел прыгать. А война - не спорт. Что там у вас ко мне? Давайте.

Ни вопросов, ни дискуссии, ни возражений - ничего этого не было, и Гордов, будучи дремучим столоначальником, легко подмахнул бумаги Чуйкова о позиции первого и второго эшелонов.

- В излучине Дона, - буркнул он на прощание, - лучше бы оставить лишь часть армии, а резервы держать поближе к городу. Сами видите, что допрут они нас до Волги, так будет для нас же удобнее, если... сами понимаете!

Чуйков понимал, что кроется в сознании Гордова за этим трусливым "если", и стал горячо возражать.