Русская судьба, исповедь отщепенца

Подводя итоги прожитой жизни, я хочу обратить внимание на три обстоятельства моей жизненной судьбы: 1) со мной все важнейшие отдельные события случались с точностью до наоборот в сравнении с тем, для чего я вроде бы был предназначен; 2) я повсюду приходил с опозданием; 3) чем больших результатов я достигал и чем дальше уходил вперед, тем меньше я имел шансов быть услышанным, понятым и признанным.

В самом деле, посудите сами. Я был приготовлен с рождения к деревенской жизни, а прожил почти всю жизнь в городах. Я был приучен к семье, а обречен был долгие годы жить без нее. Я был воспитан в религиозном духе, а стал атеистом. Я был рожден для коллективной жизни и был идеальным коллективистом, а был обречен на одиночество и крайний индивидуализм. Я сформировался с психологией идеального коммуниста, а всю жизнь сражался с реальным коммунизмом. Я хотел стать писателем, а вынужден был оставить мысль об этом на многие годы. Когда я достиг зрелого (мягко говоря) возраста и уже не помышлял о литературе, я стал писателем. Я собирался стать социологом, а был вытолкнут в логику. Когда я достиг серьезных результатов в логике, я был вытолкнут из нее в социологию. Имея в юности хорошие данные в математике, я пошел в философию. Я не хотел быть летчиком и хотел остаться в танковом полку, обреченном на разгром, меня вырвали из него и заставили стать летчиком. Я всегда стеснялся быть предметом внимания других и никогда не стремился к известности, а мои первые же публикации приносили мне известность. Я был рожден и приготовлен прожить примитивный жизненный цикл русского человека - одно место, одна любовь, одна семья, один выходной костюм, одна профессия, одна дружба, одна судьба. А стал рафинированным интеллигентом-космополитом, менял привязанности, места, профессии, вещи.

И при всем этом я приходил в новую сферу жизни и деятельности тогда, когда она теряла черты исключительности. Меня как лучшего ученика отправили учиться в Москву с надеждой на то, что из меня получится новый Ломоносов. Но там в это время появились тысячи будущих "Ломоносовых". Мои способности не дали мне никаких преимуществ. Скорее, наоборот, они много повредили мне. Я поступил в институт, когда это стало доступно сотням тысяч самых заурядных молодых людей. Я попал в авиацию опять-таки в массе других молодых людей, когда авиация стала терять ореол исключительности и привилегии. Меня приняли в аспирантуру, когда чуть ли не половина выпускников университета получила такую возможность. Я стал кандидатом, а затем доктором наук и профессором, когда это стало массовым явлением, и престиж этих рангов и титулов упал до среднего уровня. Я стал публиковаться, когда это стало заурядным делом. Я начал свой пересмотр логики, когда в ней устроились и укрепились десятки тысяч образованных посредственностей. Я даже со своей книгой "Зияющие высоты" выступил, когда мир был заполонен критическими и разоблачительными сочинениями. Я оказался в эмиграции, когда сотни тысяч советских эмигрантов уже захватили все источники существования и все средства паблисити. Одних "писателей", писавших по-русски, тут оказалось много сотен. А число людей, заявивших свои претензии на понимание советского общества, невозможно было счесть.

Но что самое удивительное при этом, в целом я прошел путь, какой мне был предназначен судьбою и какой оказался адекватным моей натуре.

Я много думал о будущем моей страны и человечества, но никогда не задумывался над тем, как буду жить сам в более или менее отдаленном будущем, выходящем за рамки текущей жизни в данное время, и никогда не планировал его. Это не значит, что я был беззаботен в отношении него. Я часто его предвидел, особенно плохое будущее, и страдал из-за этого. Но я совершал поступки в соответствии с моими жизненными принципами, имеющими силу для поведения в данное время, а не в соответствии с расчетами на будущее. Так, например, я предвидел плохие последствия моего бунта в 1939 году, но они не остановили меня. Я знал, что мое поведение в армии и затем в моей профессиональной среде после войны вредило моему положению и жизненному успеху, но я игнорировал эти отрицательные последствия. В хрущевские и брежневские годы я долгое время воздерживался от бунта не потому, что предвидел плохие последствия и хотел их избежать, а потому, что бунт тогда не отвечал принципам моей системы жизни. Я пошел на открытый конфликт с советским обществом вовсе не из расчета на какие-то выгоды в будущем, а потому, что не мог поступить иначе в сложившихся для меня обстоятельствах.

Проблему личного будущего я принципиально исключил из проблем моей концепции жития. Я сознательно отверг более или менее отдаленную цель жизни, к которой я шел бы преднамеренно и последовательно. Тем более я отверг такую цель для всей жизни. Я думаю, что, по крайней мере, во многих случаях, когда люди уверяют, будто они такую цель имели, они просто "переворачивают" свою жизнь во времени и результат жизни выдают за исходную цель. Но не буду подозревать их в преднамеренном обмане. Я же для себя заместил феномен цели жизни феноменом направления жизни, не предполагающим ясную и определенную цель. Я совершал множество целесообразных действий: бунтовал, учился, разрабатывал теории, решал задачи, думал, писал. Но я не могу сказать, что все это было подчинено какой-то единой цели. Все это укладывалось в одно направление моей личности и моего жизненного пути. А направление движения не есть цель. Я и сейчас иду в том же направлении, в каком шел всю прошлую жизнь. Куда в конце концов приведет этот путь, это не моя проблема. Я получил в детстве толчок к движению, приказ "Иди!". Затем я определил направление движения. И я иду в этом направлении несмотря ни на что, не считаясь с последствиями. Иди своим путем, и пусть другие говорят что угодно! Иди как можно дальше! Не можешь идти, ползи! Но так или иначе двигайся! Никакой конечной цели у тебя нет. Ты никогда не скажешь себе, что достиг того, чего хотел, и можешь успокоиться. Твой путь не имеет принципиального конца. Он может оборваться по независящим от тебя причинам. Это будет конец твоей жизни, но не конец твоего пути.

А. Зиновьев

Мюнхен, 1988