Римская история в лицах

Но сам-то он знает, что доблесть ему изменила, и потому испытывает мучительную потребность оправдаться перед римским народом, а, может быть, и перед самим собой. Еще через полгода, в судебной речи, он вновь возвращается к причинам своего бегства из Рима:

«...на меня подействовало, — говорит он, — вот что: на всех народных сходках этот безумный вопил, что все, что он делает во вред мне, исходит от Гнея Помпея, прославленного мужа, который и ныне мой лучший друг и ранее был им, пока мог (до триумвирата. — Л.О.). Марка Красса, храбрейшего мужа, с которым я был также связан теснейшими дружескими отношениями, этот губитель изображал крайне враждебным моему делу. А Гая Цезаря, который без какой бы то ни было моей вины захотел держаться в стороне от моего дела, тот же Публий Клодий называл на ежедневных народных сходках злейшим недругом моему восстановлению в правах...

...Возможно ли было мне, частному лицу, браться за оружие против народного трибуна? Если бы бесчестных людей победили честные, а храбрые — малодушных, если бы был убит тот человек, которого только смерть могла излечить от его намерения погубить государство, что произошло бы в дальнейшем? Кто поручился бы за будущее?.. (Цицерон имеет в виду последствия нарушения древнего закона о священной неприкосновенности народных трибунов. — Л.О.)

...Привожу в свидетели тебя, повторяю, тебя, отчизна, и вас, пенаты и боги отцов, — ради ваших жилищ и храмов, ради благополучия своих сограждан, которое всегда было мне дороже жизни, уклонился я от схватки и от резни». (Цицерон. Речь в защиту Публия Сестия, 37, 42-45. — в суде 11 марта 56-го года)

Между тем ситуация в Риме не стала намного лучше. Клодий не распустил свою шайку и, несмотря на триумфальное возвращение Цицерона, не оставляет его в покое. В конце ноября 57-го года Цицерон в письме из Рима сообщает Аттику:

«...за два дня до ноябрьских ид, когда я спускался по священной дороге, он вместе со своими сторонниками стал преследовать меня. Крики, камни, палки, мечи — все это врасплох. Я укрылся в вестибюле дома Теттия Дамиона. Сопровождавшие меня без труда оттеснили шайку от входа. Он сам мог быть убит, но я предпочитаю лечить диетой, хирургия внушает отвращение...» (Письма... т. 1, №92)

Впрочем, теперь у Клодия появился противник, воюющий тем же оружием. Трибуном на 57-й год избран Милон, объявляющий себя защитником сената. Это такой же отпетый негодяй, что и Клодий. Он сколачивает свой отряд, и Рим становится местом «разборки» двух вооруженных банд. Естественно, что волна анархии, насилия и грабежей нарастает по всему городу. Сенат беспомощен. Помпей занят хлебом и от городских дел устранился. Цезарь с войском — далеко. Впрочем, как я уже упоминал, он каждую зиму проводит на севере Италии, внимательно следит за событиями в Риме и с помощью денег, почерпнутых из военной добычи, вербует себе сторонников. Анархия в Риме его не тревожит. Когда потребуется, легионеры быстро наведут там порядок. Цезаря беспокоит сближение Помпея и сената. Если так пойдет дальше, его главный противник обретет сильного защитника. Не следует забывать, что масса ветеранов азиатских войн, хотя и сменила мечи на серпы и плуги, сохраняет верность своему полководцу. Правда, Помпей опять рассорился с Крассом, но у этого последнего только деньги, а людей нет. Надо действовать!

8 апреля 56-го года Цезарь приглашает Помпея и Красса встретиться с ним на северо-западе Италии, в городе Лука. Встреча не афишируется, но слух о ней проникает в Рим, и для выражения лояльности триумвирам в Луку съезжаются по собственной инициативе более двухсот сенаторов и множество магистратов высокого ранга (Помпей заезжает в Луку как бы «по дороге» — проездом в Сардинию, куда он направляется для закупки хлеба). Цезарю удается помирить Помпея и Красса. Он прямо предлагает присылкой солдат в Рим обеспечить обоим избрание в консулы на ближайший год, а затем наместничество в течение пяти лет: Помпею — в Испании, Крассу — в Сирии. Помпей поддается соблазну. Он снова станет во главе войска, и военные успехи Цезаря померкнут в лучах его, Помпея, новой славы. Он — воин, а не политик. Вот ведь сенат его опять обманул: чрезвычайные полномочия по хлебу урезаны! Ни солдат, ни кораблей, ни даже власти над наместниками в провинциях сенаторы ему не дают. А Цезарь слово сдержит. Ведь Помпей немедленно расскажет Юлии об обещании отца.

Еще более доволен Красс. Роль денежного мешка ему надоела. Он давно мечтает снова стать во главе легионов. Помпей может сколько угодно кичиться победой над Митридатом, но не мешало бы ему вспомнить, кто разгромил Спартака. Сирия его вполне устраивает — он поведет легионы на завоевание далекой Парфии.

Сделка состоялась. Цезарь не только нейтрализовал двух своих возможных оппонентов, но и выговорил кое-что для себя. Он уже знает, что на юго-западе Галлии, в Аквитании неспокойно. Покорность остальной страны обманчива, а германцы еще не отказались от намерения снова перейти Рейн. Впечатление, что война оканчивается, было ошибочным. Она затянется надолго, а завершить ее необходимо полной и окончательной победой, чтобы высвободить легионы.

Цезарь договаривается с Помпеем и Крассом. Став консулами, они добьются для него продления наместничества в Галлии еще на пять лет с разрешением содержать за счет казны десять легионов. И обеспечат согласие народа на заочное участие Цезаря в выборах консула на 48-й год. Тогда-то он и начнет свой финишный рывок!..

Цицерон в Луку не поехал, но о реанимации триумвирата, конечно же, узнал немедленно. Для него последствия могут быть самыми плачевными. Ясно, что Помпей снова отвернется, и Клодий не замедлит этим воспользоваться. Сенат — беспомощен! Добрая треть сенаторов помчалась в Луку на поклон к триумвирам. А сколько их еще подкуплено Цезарем, но не хотят этого показать? Нечего обманывать себя: сенат согласится с любым требованием всемогущей тройки. Если бы хоть Катон был здесь!..

Чего он добьется в одиночку, упорствуя в противостоянии триумвирам? В лучшем случае — нового изгнания. Снова остракизм, гражданская смерть? Нет-нет, он не вынесет!.. И зачем? Разве этим он послужит Риму? В конце концов, те трое не посягают на основы Республики. Помпей и Красс пройдут в консулы на будущий год? Ну и что же? Боги свидетели — они этого вполне достойны! Солдаты Цезаря явятся голосовать в комициях? Разве они не граждане? Цезарь продолжит войну в Галлии? Но разве там римляне терпят поражение? Он тоже хочет стать консулом? Пускай. Цезарь уже был им однажды. И ведь это только через восемь лет. Стоит ли загадывать так далеко? Но он хочет сокрушить сенат, хочет царской власти! Что его остановит? Да полно, так ли это? Пока нет никаких серьезных оснований для подозрений. Он, конечно, честолюбив и корыстен. Хочет завоевать всю Галлию... Но ведь регулярно присылает в Рим донесения. Сейчас вот просит сенат продлить наместничество, просит денег на содержание войска... Восемь лет!.. Все мы смертны... Между прочим, я — тоже! И за мной охотятся... У меня нет другого выхода!..»

В мае того же года, спустя месяц с небольшим после свидания трех в Луке, Цицерон произносит речь в сенате:

«...война в Галлии, — говорит он, — идет величайшая. Цезарем покорены народы огромной численности; но они еще не связаны ни законами, ни определенными правовыми обязательствами, и у нас нет с ними достаточно прочного мира. Мы видим, что конец войны близок, — сказать правду, война почти закончена, — но если дело доведет до конца тот же человек, который начинал его, мы вскоре увидим, что все завершено. А если его сменят, то как бы не пришлось нам услышать, что эта великая война вспыхнула вновь. Поэтому-то я как сенатор — если вам так угодно — Гаю Цезарю недруг, но государству я должен быть другом, каким я всегда и был. Ну, а если я во имя интересов государства даже совсем забуду свою неприязнь к нему, то кто, по справедливости, сможет меня упрекнуть?..» (Цицерон. Речь о консульских провинциях. 19-23)

Цицерон не забывает упомянуть о своем конкретном содействии Цезарю — пусть он прочитает об этом в сенатском вестнике: