Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

заботился о гатчинских обывателях и крестьянах близлежащих сел. Среди бумаг,

оставленных им Марии Федоровне перед отъездом на шведскую войну, был и Наказ об

управлении государством, в котором имелись и следующие знаменательные строки:

«Крестьянство содержит собой все прочие части своими трудами, следственно, особого

уважения достойно»…

Свое гатчинское хозяйство Павел вел таким образом, будто хотел дать пример

дворянам всей империи, как следовало заботиться о благе своих крепостных. Крестьяне

«гатчинского помещика» были переведены на оброк, тем из них, кто исправно работал,

великий князь помогал и денежными ссудами, и прирезкой земли. Заведенные в Гатчине

стеклянный и фарфоровый заводы, суконная фабрика и различные мастерские

обеспечивали крестьянам дополнительный заработок.

Школы и больницы, устроенные в Гатчине заботами Павла, находились в

образцовом состоянии. Замечательна была веротерпимость великого князя, выстроившего

за свой счет православную, лютеранскую, католическую и финскую церкви. Содержание

священников и церковного причта он осуществлял из личных средств. Павел одобрял и

всячески поддерживал благотворительные дела, в которые с увлечением погрузилась

Мария Федоровна. Устроенные великокняжеской четой госпиталь, солдатские и сиротские

дома, школы — все это рождало и в среде простого гатчинского люда, и в окружении

Павла самые благоприятные ожидания в отношении будущего царствования.

Среди тех, прямо скажем, немногочисленных персонажей малого двора, кто

связывал с воцарением Павла надежды на перемены к лучшему не только из личных

видов, но и ради пользы государственной, выделяется самобытная фигура Федора

Васильевича Ростопчина. Этот человек, сыгравший столь яркую роль в павловском и

александровском царствованиях, заслуживает того, чтобы о нем было сказано особо.

«Русский Герострат», чьим именем после Ватерлоо была названа площадь в

Ливерпуле, — в конце жизни публично отрекся от своей роли в поджоге Москвы в 1812

году. Архитектор недолгого, но яркого альянса Павла с Наполеоном — и автор «Мыслей

вслух на Красном крыльце», отзывавшийся накануне Аустерлица устами своего героя

«старого русского» дворянина Силы Андреевича Богатырева о Бонапарте как о

«мужчинишке, в рекруты не годящемся: ни кожи, ни рожи, ни видения» — эти и многие

другие противоречивые — но всегда, хотя бы по видимости, искренние — мнения

уживались в голове Ростопчина легко и естественно.

Впрочем, начнем по порядку.

В Гатчине Федор Васильевич появился летом 1796 года, в возрасте Христа — в

марте ему исполнялось тридцать три года. Выше среднего роста, плотного сложения, он

обладал запоминающейся внешностью: выразительные голубые глаза, лоб обширный,

голова, покрытая шапкой курчавых волос, с намечающимися залысинами. Вздернутый нос

придавал ему некоторое сходство с великим князем.

«Я был рожден татарином, но в душе всегда оставался римлянином», — писал

впоследствии Ростопчин в своей шутливой автобиографии. Происхождение из крымских

татар, от Чингисхана, было предметом его особой гордости. Отец Ростопчина дослужился

в Семилетнюю войну до майорского чина и, выйдя в отставку, проживал в своем имении

Ливны Орловской губернии.

Будучи записан десяти лет от роду в Преображенский полк, Ростопчин получил

обычное по тем временам домашнее образование. «Меня обучали сразу целой куче вещей

и разным языкам. Благодаря тому, что я обладал некоторой долей бесстыдства и

шарлатанства, меня принимали порой за мудреца. Моя голова скоро превратилась в

библиотеку, ключ от которой хранился у меня», — в этих словах, написанных, правда, в

зрелом возрасте, весь Ростопчин, всегда готовый посмеяться над собой, но никогда не

позволявший это делать другим.

Окончив кадетский корпус в 1782 году, Федор Васильевич за семь лет дослужился

до скромного чина капитан-поручика преображенцев. Служба в гвардии его, однако, мало

прельщала: не располагая ни состоянием, ни влиятельными знакомствами в столичных

кругах, он не мог рассчитывать на быструю карьеру. В 1786 году последовала заграничная

поездка — Берлин, Париж, Лондон. Во французской столице Ростопчин, как Наполеон,

изучал математику и фортификацию, в Лейпцигском университете слушал лекции по

философии, в Лондоне осваивал приемы бокса. В Англии он познакомился с российским

послом Семеном Романовичем Воронцовым, который на долгие годы стал его старшим

другом и покровителем.

Вернувшись в Россию в 1786 году, Ростопчин предпочел продолжению службы в

гвардейском полку действующую армию, участвовал в шедших тогда войнах со шведами и

турками. Воевал отменно (одно время — под началом Суворова, с похвалой

отзывавшегося о его храбрости), но когда доходило до наград, его как будто начинал

преследовать какой-то злой рок. Один за другим безвременно ушли из жизни его

покровители — сначала принц Ангальт-Беренбургский, затем — принц Вюртембергский.

После знаменитого морского сражения со шведами летом 1790 года принц Нассау-Зиген

представил Ростопчина, командовавшего гренадерским батальоном, к Георгиевскому

кресту. Однако и это представление хода не получило, возможно, из-за неудачного для

России исхода сражения. Столь же печально закончилась и попытка стать с помощью

Нассау-Зигена камер-юнкером. (В обмен на камер-юнкерство Нассау, как утверждал

Ростопчин, предлагал ему жениться на его незаконнорожденной дочери. Тот, однако, не

только отказался, но и публично назвал это предложение «бесчестным».)

Ростопчин совсем было пал духом под ударами судьбы. Однако именно в этот

критический момент, как это часто случалось в его жизни, фортуна ему улыбнулась.

Безбородко, взявший его по рекомендации Воронцова на Ясский мирный конгресс, сумел

по достоинству оценить таланты молодого офицера и направил его в Петербург с

последними тремя протоколами переговоров, открывших дорогу для завершения войны с

турками. Награда не заставила себя ждать. 14 февраля 1792 года Ростопчин был

произведен в камер-юнкеры «в ранге бригадира», что давало ему в двадцать девять лет

генеральский чин V класса.

С.П. Румянцев, сын фельдмаршала, с которым Ростопчин сблизился в Берлине,

представил его ко двору. Императрица по достоинству оценила остроумие и широкую

образованность молодого камер-юнкера. Однако особым успехом в ее кругу пользовались

незаурядные, сравнимые с потемкинскими способности Ростопчина к имитации.

Особенно удачно подражал он нудным интонациям немецкого пастора, бывшего объектом

постоянных насмешек в окружении императрицы.

Служил Федор Василевич из принципа, старался не прислуживаться, но наград

жаждал. Однако, к чести его будет сказано — делать карьеру в шутовском колпаке

погнушался. Во всяком случае, Воронцову в Лондон отписал, как обычно, не без

некоторого самолюбования, что боится «известности, заслуженной ремеслом комедианта».

Зная эти обстоятельства беспокойной жизни Федора Васильевича, нетрудно

представить себе его душевное состояние, когда с середины 1793 года он вынужден был

по должности своей приступить к дежурствам в Гатчине. Павел быстро почувствовал

расположение к новому камер-юнкеру, с исключительной серьезностью относившегося к

своим обязанностям. Люди, обиженные на судьбу, с червоточинкой в душе, быстро

находили путь к его сердцу. Сам Ростопчин, однако, на первых порах с трудом

адаптировался к гатчинским порядкам. «Для меня нет на свете ничего страшнее, кроме

бесчестья, как благодарность Павла», — так излагал он свои первые впечатления от

общения с великим князем в письме Воронцову.

И тем не менее Федор Васильевич с демонстративной исправностью нес службу в