Чукотка

- Вот дитя природы! Ушел ведь! Один! Подумать только!

Действительно, Лятуге заключил, что ему больше здесь делать нечего, и ушел в школу. Одному идти было гораздо лучше: по крайней мере никто не тянул сзади.

За окном бушевала пурга. Приятно было сидеть в тепле. А ведь часто пурга застает каюров в дороге! Тогда каюр подставляет щеку под ветер и покрикивает на собак. Направление ветра служит ему компасом.

- Да, страшная вещь стужа, - начал доктор. - Во время германской войны я служил военным врачом. И вот однажды зимой - было, как сейчас помню, двадцать шесть градусов мороза - в госпиталь привезли мне сразу восемнадцать обмороженных солдат. Вы, должно быть, не знаете, что в старой армии в валенках не разрешалось ходить. Мороз, не мороз, а топай в кожаных сапогах. Назывались они "голые сапоги". Разрезали солдатам сапоги, сняли; смотрю - ноги чернеть стали. Делать нечего, надо ампутировать. Вот досталось работенки! Да ведь это не в настоящих больничных условиях, а в полевом госпитале! Как вспомню про эти ноги, так от мороза подальше, закончил доктор.

- Это что, доктор! Вам и карты в руки, затем вас и учили, - сказал Володя. - А вот здесь, на Чукотке, в двадцать четвертом году не было ни одного доктора и ни одного фельдшера. Начальник милиции обморозил руки. Приехал на факторию - еле-еле отогрелся, а спустя некоторое время руки у него стали чернеть. На одной почернели пальцы, а на другой - вся кисть.

- Ну, и что? - заинтересовался доктор.

- Что? Люди все же понимают, что неминуема смерть, если не отнять руки своевременно. Решили делать операцию домашним способом. Взялся за это дело заведующий факторией. Сначала решили начальника милиции напоить спиртом, а потом случайно обнаружили в домашней аптечке наркотические вещества. Усыпили. Взяли самую обыкновенную пилу, обожгли ее на спиртовом огне, намочили оленьи жилы в спирте для наложения швов, да так за милую душу заведующий факторией вместе со своим бухгалтером и отпилили руку. Когда стали обрезать пальцы на второй руке, начальник милиции проснулся, да как начнет орать! Они ему еще усыпляющего вещества.

- Ну, и что?

- Все благополучно. Как в настоящей клинике.

- А как же они сняли швы?

- Этого я не знаю, но только вот теперь, когда я проезжал мимо Петропавловска-на-Камчатке, своими глазами видел начальника милиции и говорил с ним. Он мне все это и рассказал. Только второй раз, когда усыпили, еле-еле разбудили его. Думали, совсем не проснется. А теперь здоров-здоровехонек. Вот это операция, доктор!

- Ну что же, счастливый случай - и больше ничего. Кроме того, заведующий факторией, видимо, кое-что соображал в медицине, - сказал доктор.

Лишь на другой день к вечеру стихла пурга. Мы смогли добраться до учительской и наконец продолжить наше заседание.

Нам нужно было открыть школу-интернат в условиях, совершенно незнакомых учителю с Большой Земли.

Наше мероприятие проводилось на Чукотской земле впервые. Обо всем этом даже взрослые чукчи не имели представления.

Ведь все то, что мы намерены делать, - открыть школу, оторвать детей от семьи, привезти их сюда, в дом "белолицых", - все это нарушало уклад и быт чукотского народа. Суеверие и шаманизм могли очень осложнить работу. Трудность работы усугублялась еще и тем, что учителя не знали чукотского языка, а дети - русского.

Ребенка нужно успокоить, развеселить, создать ему обстановку, в которой он не тосковал бы по родной яранге. Как будет учитель делать все это?

Разговором на пальцах, мимикой многого не достигнешь. Необходимо узнать психологию ребенка, умело и вовремя поднести ему то, что может его хоть немного заинтересовать.

Вот вопросы, которые обсуждались в учительской под вой затихавшей пурги.

В СТОЙБИЩА ЗА УЧЕНИКАМИ

Самая главная, самая трудная работа по укомплектованию школы-интерната - это работа с родителями. Родителей придется уговаривать, рассеивать те суеверия и предрассудки, которые веками накоплялись у чукотского народа. Как они отнесутся к нашему необычному для них делу?

Чукчи знали школу в Уэлене. Но там родители расставались с детьми-учениками всего на несколько часов. В такую школу охотно можно отпустить детей. И совсем другое - школа-интернат! Ведь детей нужно будет отдавать в руки таньгов.

А чукчи очень любят своих детей. Они тоскуют, когда не видят своего ребенка хотя бы несколько дней. Я не знаю и не слышал, чтобы чукча-родитель бил своего ребенка. На детей смотрят как на взрослых, с ними разговаривают как с равными, в них видят прежде всего друга, товарища в самом лучшем значении этого слова.

"Отдадут ли они детей в школу-интернат?" - с такой мыслью учителя выехали в стойбища.

В первом стойбище, куда мы приехали, насчитывалось тридцать яранг. Все яранги расположились на склоне горы. В самом центре стойбища стояла яранга председателя поселкового совета. К ней мы и подъехали.

Из яранги вышел плотный, кряжистый мужчина лет пятидесяти. На нем была надета нижняя, мехом внутрь дубленая кухлянка, короткие торбаза из оленьих камусов* и меховые штаны. На непокрытой голове светилась выбритая макушка. Свисающие космы обрамлял тюлений ремешок. Сзади на этом ремешке болталась голубая бусинка. На боку, на кожаном поясе, - нож в деревянной оправе.

[Камусы - оленьи лапы.]

- Какомэй! Школьный начальник приехал! - вскрикнул председатель поселкового совета Ульвургын, добродушно протягивая руку.

С Ульвургыном я встречался и раньше.

- Идем в мою ярангу чай пить, - предложил он.

Мне не хотелось так скоро лезть в меховой полог. Из каждой яранги выглядывали ребята. Одетые с ног до головы в мягкие меховые шкурки, они, как мячики, перекатывались из яранги в ярангу. К нашей яранге подбегали лишь наиболее смелые.

Хотелось поговорить с детворой. Я заговорил, но смущенные дети быстро разбежались в разные стороны, молча поглядывая на нас издали.

Ульвургын увлек нас в свое жилище. Вслед за нами в меховой полог влезло человек пять стариков и женщин. Мы не предупреждали чукчей о своем приезде, но они уже знали о наших намерениях и с волнением ожидали нас.

Все мы расселись на моржовой шкуре. Ульвургын закурил и стал вспоминать нашу с ним встречу на ледоколе. Много людей было на нем: свыше сотни моряков.

Это было в 1924 году. В то время иностранные хищники заняли наш остров Врангеля. Ледоколу "Красный Октябрь" было дано задание снять иностранцев и водрузить на острове советский флаг. Когда ледокол подошел к чукотским берегам, командование корабля решило взять с собой кого-нибудь из местных жителей. В трудных условиях полярного рейса местный охотник мог оказать большую помощь экспедиции. Ульвургын охотно согласился пойти с советскими моряками в этот рейс. Ледокол дошел до острова, снял иностранцев и водрузил красный флаг.

За поход к острову Врангеля Ульвургын был награжден правительственной грамотой.

Теперь, сидя в яранге Ульвургына, мы слушали его воспоминания о походе ледокола "Красный Октябрь".

Ледокол долго боролся со льдами. Запасы угля иссякли. В топки ледокола полетели деревянная обшивка корабля, мебель, тросы, мука, мешки с сахаром.

Ульвургын хорошо помнил все трудности этого рейса. Но до сих пор он больше всего жалел сахар.

- Как жалко сахар! - с тяжелым вздохом закончил он свой рассказ и шепотом что-то сказал жене.

Пожилая женщина с татуировкой на лице подала ему коробочку из-под табака "Принц Альберт". Осторожно вытащив из коробочки грамоту, Ульвургын с гордостью показал ее нам.

Закипел большой чайник. Поджав ноги под себя, мы сидели и пили чай.

За столиком прислуживала невестка Ульвургына. Вся ее одежда состояла из одной набедренной повязки. Другие женщины были в таких же точно костюмах. Мужчины сидели в меховых штанах, обнаженные до пояса.

В яранге Ульвургына была несколько иная обстановка, чем в других: здесь значительно опрятней, чайную посуду хозяйка не вылизывала, а вытирала сравнительно чистой тряпкой. Ульвургын встречался с "белолицыми" и кое-что перенял от них.