"Акацуки" перед Порт-Артуром (дневник японского морского офицера)

Того все не оставляет идеи запереть выход из гавани пароходами, чтобы как можно дольше оставить в бездействии свою эскадру. На мой вопрос – зачем, начальник штаба объяснил, что это очень обдуманное соображение. Неизвестно, как долго продлится война, а русские тем временем вооружают в Восточном море большой флот. Так как он располагает шестью или семью совершенно новыми большими линейными судами, то нам может прийтись плохо. У нас нет никаких резервов, а имеющиеся на лицо суда от постоянных походов, при громадном напряжении котлов и машин, тоже не делаются лучше.

В то время, как мы разговаривали, подбежал ко мне один из моих комендоров с совершенно расстроенным лицом и попросил меня в башню осмотреть одно из орудий. Начальник штаба, который тоже знал, что несчастье никогда не приходит одно, пошел вместе со мной. По моему приказанию каналы орудий пробанили так, что они сверкали, как зеркало, и при вытирании внутри левого орудия вырисовывалась длинная зигзагообразная черная трещина. Она начиналась на зарядной части и шла вперед, становясь все уже. Я сразу увидел, что дело серьезно; при подобных трещинах всегда рекомендуется особая осторожность. Здесь было ясно видно, насколько она глубока. Штабной, который долго служил в артиллерии, поглядел и сказал: "Еще один хороший выстрел, и вся эта история полетит вам в лицо. Орудие никуда не годится, и из него больше стрелять нельзя". Вот так попали в беду! Правда, в Сасебо есть запас резервных пушек, так как более 100-120 выстрелов ни одна из них не может выдержать. Но неприятно то, что это случилось как раз с нами первыми, да еще в такое время, когда русская эскадра стала серьезно проявлять свою деятельность и мы крайне нужны адмиралу! Нечего делать, придется "Фуджи", этой зловещей птице эскадры, провести несколько недель в Сасебском лазарете.

"Фуджи" выходит завтра. Пробоины его предварительно заделаны досками, паклей, расплавленным свинцом и цементом. Они, собственно говоря, очень незначительны^ вода натекла только благодаря тому, что они не были вовремя замечены. На борту работа кипит: надо вынуть орудие из башни, а это нелегко! Крыша башни должна быть снята, а это невозможно сделать собственными средствами. Мы сами могли только отвинтить гайки и приготовить орудие для снятия с лафета. Благодаря хорошей и тихой погоде, это можно сделать, не подвергая себя опасности.

Я опять перехожу на другой корабль. Точно я присутствовал на представлении интересной пьесы. Когда перед отъездом я явился к командиру, он отнесся ко мне не особенно благосклонно и сказал, что мои гастроли не принесли судну счастья. Это была, конечно, шутка, но я не признаю подобных шуток, особенно во время войны. Я сделал официальное лицо и спросил его сухим тоном, не касается ли его замечание малоуспешности моей службы. Он сейчас же запел иную песню, сказал, что очень доволен моей деятельностью и что я не понял его шутки. Мне хотелось возразить ему, что подобная шутка неуместна, особенно ввиду того, что движением воздуха при разрыве гранаты мне чуть не разбило череп о стенку башни. Вся команда "Фуджи" была в плохом настроении, им предстоит еще целых 14 дней сидеть, ничего не делая. Это неприятное условие морской службы. Когда сухопутные войска теряют даже половину армии, оставшиеся в строю продолжают свое дело и каждый сражается сам по себе. На море же, в случае повреждения судна, вся команда вынуждена на бездеятельность. Техника слишком сильно развилась, и мы стали зависеть от машин. Вообще, я думаю, война во времена Нельсона была гораздо веселее, каждый отдельный человек мог легче выдвинуться, и корабль держался на воде, если даже он и был продырявлен насквозь, как решето. Пушки не портились и при тысячном выстреле, а теперешние никуда не годны и после сотого. Но все эти рассуждения не ведут ни к чему» буду-ка я лучше доволен тем, что есть.

Я опять перехожу на другое судно. Если и впредь так будет продолжаться, я, очевидно, перебываю по очереди на всех судах.

Послезавтра наша удивительная эскадра опять пойдет к Порт- Артуру, и, очевидно, ее постигнет такая же неудача, как и в тот раз. Опять будет сделана попытка запереть вход в гавань пароходами, и я предложил свои услуги вести один из них. Командование миноносцем я передам моему лейтенанту. Торпедным судам не придется принимать большого участия в этом деле, разве только они будут вылавливать нас из воды, да и опасность грозит им исключительно со стороны береговых батарей. Относительно того, что я пропущу минную атаку, мне нечего беспокоиться, русских больших судов на рейде, наверное, не будет и нападать будет не на кого.

Сегодня целый день приводил я в порядок мой пароход "Койо- Мару". Он еще совершенно новый и, судя по бумагам, имеет 2000 тонн вместимости. Вся команда, состоящая из 95 человек, набрана из добровольцев. Как приятно, что явилась такая масса желающих, особенно ввиду такой явной опасности предприятия. В прошлый раз мы потеряли две трети своего персонала, и несмотря на подобный пример, на этот раз пришлось еще больше добровольцев!

Хотелось бы знать, как откликаются русские на подобный призыв? Конечно, по приказу они идут куда угодно, даже на смерть, так как это машины без собственной воли, но у них нет ни малейшего понятия о патриотизме или, вернее, о том, что мы подразумеваем под словом "патриотизм".

Мы убедились из предыдущего опыта, что пароходы надо непременно вооружить, и теперь на них перенесены старые пушки. Эти пушки, конечно, не могут причинить особенного вреда большим миноносным судам, но для маленьких, которые несут у русских сторожевую службу, они еще опасны. Кроме того, наши пароходы значительно выше, и нам удобно будет стрелять вниз. В общем, я все-таки не верю в успех всей этой затеи и сомневаюсь, что вернусь живым из этой экспедиции. В конце концов, мне это совершенно безразлично: когда-нибудь нужно же умереть, всякий это знает, следовательно, нечего тратить попусту слова. Я так же, как матросы и кочегары, радуюсь возможности отдать жизнь за Японию.

Нам привезли целую массу зарядов, и сам пароход представляет, на мой взгляд, какую-то адскую машину. Все его дно заполнено камнями и цементом, а сверху налит керосин и другие горючие составы – смесь, придуманная на верфи. Предполагается, что, когда судно пойдет ко дну, эта воспламеняющаяся смесь всплывет на поверхность воды и будет поджигать все окружающее – что именно, этого никто не знает. Керосин-то, конечно, будет гореть при условии, что мы сами, а не неприятель, пустим пароход ко дну. Как только судно достигнет указанного места, я подожгу патроны, некоторые посредством электричества, некоторые просто при помощи фитиля. За минуту перед этим все вентили в дне судна будут открыты, а затем – спасайся, кто может! Мы сегодня целый день репетировали, и я думаю, что на дно-то мы его пустим: взрывчатых веществ, лежащих на дне, было бы достаточно и для броненосца. Что касается последнего акта, а именно спасения, то в нем я сильно сомневаюсь. Я прикажу надеть каждому из матросов спасательный нагрудник, а к корме привяжем лодку. Вот все, что можно сделать. Может быть, миноносцы сослужат нам такую же службу, какую сослужил "Акацуки" при первой попытке запереть проход.

Завтра рано утром мы выходим в количестве четырех пароходов и шести торпедных судов. Один из крейсеров эскадры передаст нам распоряжение адмирала. Того думает в то же утро произвести бомбардировку. Сейчас мы получили планы прохода, и там уже нарисованы наши пароходы в тех местах, где мы должны их потопить. Признаюсь, на бумаге это выходит очень просто. Мне пришло в голову передать кому-нибудь мой дневник, так я уверен в том, что останусь ли я жив или нет, а тонуть во всяком случае придется. Я отдам его командиру "Миджано", когда он пойдет за углем в Сасебо, он отдаст его по принадлежности. Итак, мои распоряжения о земном имуществе сделаны.