Чекисты

Трудно найти выступления Феликса Эдмундовича, в которых бы он не требовал правды, правды и еще раз правды.

За полгода до смерти он сказал:

— Мы ошибок не должны бояться, но под одним условием — если у нас нет комчванства, «шапками закидаем» и прочего, если мы знаем самих себя, знаем свои силы, знаем свои ошибки и не боимся их открывать.

Из другого его выступления:

«Не надо бояться критики, не надо затушевывать недостатки, наоборот, надо облегчить их выявление и не видеть во всем дискредитирования. Дискредитирован может быть только тот, кто скрывает свои недостатки, кто со злом не желает бороться, то есть тот, кто должен быть дискредитирован».

Трудясь ежедневно не менее чем по восемнадцать часов, Феликс Эдмундович удивительно умел смотреть в будущее. По его инициативе в аппарате ВСНХ всегда работали не меньше пятидесяти вузовцев. По инициативе Дзержинского студентам-практикантам рекомендовалось посещать заседания президиума ВСНХ и его главных управлений.

И сейчас нельзя не поразиться мудрости этого решения — таким путем будущие советские технические специалисты учились искусству управлять у самого Дзержинского и его сподвижников.

Разве можно эту жизнь разделить на периоды — подполье, тюрьмы, революция, ВЧК, НКПС, ВСНХ? Разве не было в Дзержинском — профессиональном революционере и замечательном конспираторе — тех черт характера, которые дали впоследствии возможность Владимиру Ильичу Ленину увидеть именно в нем, в Дзержинском, председателя ВЧК? Разве не Дзержинский и в подполье, и в кандалах каторжника разоблачал провокаторов? И разве, когда бушевали «вихри враждебные» и Дзержинский отдавал решительно все свои силы тяжелобольного человека борьбе с контрреволюцией, — разве в ту пору партия не видела в нем созидателя, организатора, строителя?

Он умер председателем ВСНХ и председателем ОГПУ. Он охранял государство, и он создавал государство.

Он умер, отдав решительно все силы революции. Едва поднявшись после жесточайшего сердечного приступа, который застиг его на работе, он пошел к себе домой один, отказавшись от провожатых, чтобы не обеспокоить Софью Сигизмундовну. Пожав руку жене, Феликс Эдмундович прошел в спальню. Софья Сигизмундовна обогнала его, чтобы приготовить ему постель, но он остановил ее теми двумя словами, которые произносил всю жизнь, всегда:

— Я сам.

Он всегда все делал сам.

Это были его последние слова.

Петр Щевьев

ВЕРНЫЕ РЕВОЛЮЦИОННОМУ ДОЛГУ

На встречах, в особенности с молодежью, едва дойдет до вопросов, меня частенько просят: «Расскажите, Петр Герасимович, про самое интересное в вашей жизни». Признаюсь, трудно мне выполнить подобную просьбу. Хочется сказать, что все было чертовски интересно: и мальчишество мое босоногое за Невской заставой, и участие в борьбе за Советскую власть, и уж, конечно, незабываемые встречи с Владимиром Ильичем Лениным, каждая из которых стала как бы школой для молодого коммуниста — школой на всю жизнь.

Биография у меня обычная, каких много было за Невской заставой. Родился и вырос в рабочей семье, окончил три класса, а затем пошел по трудовым своим университетам. Сперва учеником в токарную мастерскую, после этого на Семянниковский судостроительный завод, потом на строительство железнодорожного моста через Неву, где довелось отработать целых три года.

Созревание характеров в те времена было стремительным. Сегодня еще ты юнец и за мамину юбку держишься, а завтра, смотришь, уже боец партии.

Никогда не забыть мне 9 января 1905 года. Вместе с колонной рабочих Невской заставы увязались в дальний путь к Зимнему дворцу и мы, совсем еще зеленые хлопцы. Рабочие шли с иконами, с пением молитв, обращенных к батюшке-царю. На Шлиссельбургском проспекте дорогу нам преградила полиция. Ввязываться в стычку никто не стал, молча сошли на невский лед и тронулись дальше по реке. Велика была еще вера в царскую милость, еще не грянули залпы.

В Александровском саду мы предпочли взобраться на деревья. Мы — это, конечно, мальчишки. С деревьев, думали, больше увидим. Увидели, все увидели своими глазами, а некоторые и попадали с заснеженных сучьев, сраженные первым залпом. После уж говорили, что первый залп был дан поверх людей, вроде предупредительного, он и угодил в мальчишек, взобравшихся на деревья Александровского сада.

Страшный был день: кругом стоны, проклятия, лужи крови на снегу. Мы с моим другом Алешей Васильевым спрыгнули с дерева, хотели бежать, но наткнулись на пожилого котельщика с завода «Старый Парвиайнен». Раненный в ногу, он не мог сам подняться, глухо стонал. Вдвоем с Алешей мы подхватили его под руки и потащили в сторону Исаакиевского собора, подальше от смертоубийственных пуль.

В годы реакции, последовавшей после поражения революции, Невская застава, как и весь пролетарский Петербург, позиций своих не сдавала, продолжая борьбу с самодержавием. На Перевозной набережной, где мы жили в те годы, судьба свела меня со старым партийцем Михаилом Цветковым, или попросту с дядей Мишей. Ему приходилось скрываться от полиции, а мы, молодые рабочие, с охотой выполняли обязанности его связных. Идешь, бывало, в Дунькин переулок по указанному адресу, за пазухой у тебя пакет с листовками, а повсюду шныряют царские шпики, вынюхивают крамолу. Но ты-то неуловим, и если бы не сознание важности поручения дяди Миши, рассмеялся бы шпикам в лицо:- вот вы, дескать, ищете, и не догадаться вам никогда, что спрятано у меня за пазухой.

Расстрел рабочих на Ленских золотых приисках всколыхнул весь город. Начались повсюду забастовки, митинги, демонстрации. Огромный митинг был и у нас на Семянниковском заводе. Прибыла, конечно, конная полиция, попытались разгонять, но тут молодые рабочие схватили обрезки железа, болты, гайки и начали забрасывать ими полицейских. Сорвать митинг не удалось.

Так вот и мужали мы от события к событию, набирались ума-разума. Лет двадцать мне было, когда впервые нагрянули полицейские с обыском — сам околоточный надзиратель и трое городовых. Перерыли весь дом, искали большевистские листовки. И хоть ничего не нашли, забрали меня в участок, продержали там неделю. Для порядка, наверно, чтобы нагнать страху.

В другой раз просидел я три месяца. Это уж было в четырнадцатом году, после разгона большой антивоенной демонстрации на Шлиссельбургском проспекте. Тогда на улицу высыпала вся Невская застава, демонстрация была внушительная. В полиции меня сфотографировали, как положено, в профиль и в фас, завели учетную карточку. «Ну, ты теперь у нас меченый», — шутили старшие товарищи.

Работал я в те годы не только на Семянниковском, но и на «Фениксе», и на «Новом Лесснере». Это были заводы революционные, с крепким влиянием большевиков.

В марте 1917 года по призыву Выборгской партийной организации я вступил в рабочую гвардию, которая создавалась на «Новом Лесснере», а затем в отряд красногвардейцев.

Никогда, наверно, сколько ни суждено прожить, не забуду апрельский светлый вечер. С быстротой молнии по заводам Петрограда распространилась радостная весть: в Россию возвращается Ленин. Нашему красногвардейскому отряду райком партии приказал в полном составе отправиться на Финляндский вокзал. Десятки тысяч рабочих запрудили всю привокзальную площадь. Освещенная прожекторами, она была похожа на бурлящее людское море. Настроение у всех праздничное, всюду слышны революционные песни, всюду плакаты и транспаранты, наспех намалеванные доморощенными художниками: «Да здравствует Ленин!», «Да здравствует революция!», «Рабочий привет родному вождю Ленину!».

Красногвардейцы выстроились на перроне вокзала. Тут же и караул из балтийских моряков во главе с товарищем Рошалем, духовой оркестр.

В одиннадцать часов ночи в туманной дали показались огоньки паровоза, и вскоре поезд остановился у перрона. Из пятого вагона вышел Владимир Ильич. Следом за ним появились Надежда Константиновна Крупская, Михаил Иванович Калинин, Яков Михайлович Свердлов и другие.