Московские дуры и дураки

Макарьевна

Она из иногородних мещанок, жила прежде в Зарядьи, а потом на Солодовке, и теперь также пребывает где-то за Москворечьем, где так много пустосвятов и ханжей. Это баба лет сорока пяти, толстая, хорошо сложенная, лицо ее так и светится покоем и беззаботностью. Называет она себя вдовицей, странницей, рассказывает, что обошла все пустыни и монастыри и всю Палестину, и о том, какие ей бывали видения. Ходить в черном суконном шушуне с широкими рукавами, подпоясана ременным поясом; на голове у ней черная бархатная шапочка, но случается, что она распустит по плечам косу, так и ходит. В руках у ней огромная палка, которую она называет жезлом иерусалимским, или пучок свечей, а на шее у ней надеты четки с большим крестом. Говорит иносказательно, благословляет и дает целовать свои руки. Ее очень часто можно встретить в рядах, где молодые прикащики, от нечего делать, — обыкновенно перекидываются бранью и остротами с чиновниками, офицерами и разными ханжами, собирающими подаяние, в том числе и с матерью Ольгой. Очень не любит она, если кто-нибудь ей скажет: «шла бы ты Ольга Макарьевна в сиделки в больницу, или на фабрику, в артель в кухарки; ведь труды-то Бог любит.» На эти слова она непременно ответит такой бранью, что зажимай уши. А сама себя она называет птицей небесной, голубицей оливаной, и пользуется великим уважением между купчихами Таганки и Замоскворечья. Она необходимая принадлежность похорон, поминок, именин, свадеб, отпуска невест под венец, и т. п. На похоронах, и на поминках она играет роль утешительницы, надевает на плачущих четки и крест с себя, говорит разные подходящие тексты из Св. Писания, за столом садится всегда на первом месте, между духовенством, о рае и аде толкует, и так положительно, как будто она там была. Чисто — замоскворецкая купчиха, перед свадьбой своей дочери, призывает Ольгу Макарьевну, и дает ей десять рублей, прося ее помолиться: «у меня Ольга Макарьевна, дело идет с женихом: завтра Дунюшку будет жених смотреть, — помолися матушка!» — «Помолюсь, отвечает мать Ольга, помолюсь; всю ночь буду на молитве стоять. Коли хороший человек — так будет дело, а коли не хороший так не будет.» На девишниках она благословляет сундуки, куда будут класть приданое, и кладет туда кусочек хлеба с солью, или крендельки, в каждой угол по одному, а также, серебряные пятачки. При отпуске невесты она собственноручно подвязывает ей известный карман с разным снадобьем, собираемым по различным рецептам. Один из славных рецептов, так называемый мячкинский, по имени, знаменитой лекарки Мячкинской, собиравшей его в свое время. По этому рецепту кладут в карман: четверговую соль, богоявленскую свечку, свечку от Гурия, Самона и Авивы, корень петрова креста, деревянную палочку с двенадцатью зарубками, маковую головку, кусочек хлеба, булавку, иголку, розовую шелковинку и какое-то писаное заклинание от порчи. Многие до того в нее веруют, что считают ее способной исцелять болезни. Приезжает одна купчиха навестить другую, которая долго была больна, и говорит ей: «брось ты, матушка, лечиться у лекарей-то, съезди-ка ты с матушкой Ольгой Макарьевной в баню помыться, она тебя потрет, да почитает над тобой, так смотри-ка, и будешь на другой день встрепанная. Вот Афимью Ивановну лечили-лечили, а толку ничего не было, а как съездила с матушкой, да потерла она ее руками, так смотри как оздоровела.» Особенно вдовы и молодые жены, вдовицы и молодые мужья очень любят посещать ее квартиру, и говорят, что очень приятно слушать ее поучение, что столько у ней образов, и столько у ней бывает разных странников — и странниц!.. Круг действий матери Ольги не ограничивается одной Москвой, она посещает и Нижегородскую ярманку, и Ростовскую, и Полтавскую. Живет она подчас весело, вечерком любит кататься на извощике-лихаче и выбирает для этого, который помоложе и подюжее. Несколько лет тому назад, она держала при себе девушку. Одним она выдавала ее за дочь, а другим за воспитанницу, т. е. тем за дочь, которые знали ее за вдовицу, а тем за воспитанницу, которые считали ее голубицей. Девушку эту она выдала за муж^- в Петербург и дала за ней тысяч на шесть серебром. И теперь, когда мать Ольга отъезжает в Петербург, она шапочку меняет на чепчик, шушун на салоп, живет в Петербурге припеваючи, и когда порастрясет свои капитальцы, возвращается в Москву, снова облекается в шушун и шапочку и отправляется на подвиг спасения замоскворецких купчих.

Мандрыга

Уже несколько лет живет в Москве какой-то испанец, человек неизвестно какой религии, называется он Мандри, или, как его обыкновенно зовут, Мандрыга. Он занимается предсказаниями, угадыванием воров, говорит назидательные поучения, и успел уже нажить себе хорошенький домик. За Донским Монастырем, стоит в поле этот странный, одинокий домик, где живет Мандрыга. У ворот стоят экипажи, а в комнатах сидят дамы и дожидаются, когда выйдет гадатель. Комната украшена образами, пред которыми на столике лежит священная книга, чуть ли не Евангелие, и здесь в известные дни происходит молебствие. Николай Иванович Мандрыга служит и читает, как священник; все допускаемые к этому, обыкновенно исключительные личности, очень близкие к хозяину, умиленно слушают чтения, и молятся. Комната сияет в образах, горят свечи, как в церкви, Николай Иванович кадит… Он на вид сухощав, невеликого роста, с бледным лицом, черноглазый, черноволосый, какими бывают очень часто итальянские фокусники. Многие барыни совершенно им очарованы, они жертвы его, и он делает из них, что хочет.

Николаша дурачок

Мало известна нам история этого несчастного. Отец его, мужичок, был отдан под красную шапку. Он имел жену, которая, без сомнения, слыла солдаткой, и вот родился у них сын. Сидя двое, отец и мать, думали, как бы им назвать сына, и решились назвать его Николашей. И отец, услыхавший первый крик своего ребенка, и эта мать, которая кормила его своею грудью, знали ли они, что их Николашу сделают дурачком, что он будет потехой честному люду? Иль, может быть, на Николаше отозвалась горькая участь, беременной им матери, когда его отца отдавали в рекруты, а мать, как безумная, билась на улице… Но какие бы то обстоятельства ни сделали солдатского сына дураком — это были злые обстоятельства, они сделали свое дело: с нас и этого довольно. Дурачка Николашу приютила некая богадельня, слывущая под именем Екатерининской и Матросской, известная в истории соседством Ивана Яковлевича, жившего тут же возле, в так называемом безумном доме, хотя самый дом сколько нам известно, совсем не безумный, только битком набит безумными. Но матросская богадельня, совершенно напротив, набита очень умными людьми, которые не только приютили Николашу, но еще дают ему все средства бегать по улицам и юродствовать, сколько ему угодно. Поистине богоугодное заведение! По милости его Николаша служит потехой всей этой обширной стороны, которая известна под именем Преображенского и Покровского. И, подумаешь, как это не стыдно живущему там купечеству взвалить все свои наслаждения, удовольствия и потехи на одного только Николашу! Известно, что в этой дальней, глухой и темной, хотя и очень промышленной стороне нет ни театров, ни балаганов, ни разных других удовольствий, которыми, по выражению одной книги, дьявол пробавляет людей в центре города, и на всю эту сторону, теперь, после Ивана Яковлевича только и остается одно удовольствие — один Николаша-юродивый!..

Да туда б надо согнать с целого мира тысячи юродивых, чтоб они на всех распутиях, рынках и площадях — вереницами б и толпами, словно черти перед заутреней, плясали б, скакали, выли и стонали, а благодетельное купечество, глядя на них, надрывало б свои животики…. Но Николаша один, и его просто заездили. На рынках знают его все от мала до велика, все от последнего замаранного и забитого мальчишки с фабрики до любого его степенства на паре жирных рысаков. Полунагой мальчик, посланный по делу, как ни дрожит от холоду, а непременно остановится и подразнит Николашу, и в то же время его степенство, воротившись от ранней, и распивая чаек с супружницей, непременно расскажет, как нынче в церкви его разутешил Николаша. Но кто лучше всех, так это торговцы на Преображенской рынке. Они выучили Николашу петь отвратительные песни, и, нарядив его в шутовской костюм, например лакеем, заставляют его петь, хохочут над ним, дразнят его словно собаку. А то заставят его чихнуть раз пять-десять, зевнуть раз сто, — он зевает и чихает до пота, до изнеможения, а они-то несчастные, хохочут, хохочут, а после подадут ему копеечку. Таким образом Николаша знаменит не столько по своему дурачеству, сколько по дурачеству окружающих его существ, тоже называемых людьми. Сам он лично — очень простое, доброе и слабое существо, великий охотник до репы и, к несчастию, или может быть, к счастию — до вина, питью которого научили его те же рыночные благодетели.