Возвращение Ленина в Россию в 1917 году

Наконец, поездке Ленина стремится содействовать и представитель немецких профсоюзов Вильгельм Янсон. Однако достоверно известно, что помощь его была незначительной.

С просьбой о разрешении на проезд Ленина обратилось к Верховному главнокомандованию и Министерство иностранных дел; оно просит к тому же назвать имя офицера, подходящего для сопровождения транспорта. Тем самым был подключен и генерал Людендорф. Он, со своей стороны, поручает Отделу III b в представительстве Генерального штаба в Берлине (контрразведка, паспортный центр) техническую подготовку и осуществление проезда поезда с эмигрантами, а также утверждает военного руководителя транспорта. В ходе этих приготовлений Министерство иностранных дел добивается согласия Швеции на проезд революционеров.

Итак, реальная картина в целом такова: с немецкой стороны в этом важном деле в совместных действиях постоянно участвуют представители «социалистического большинства», рейхсканцлер, Министерство иностранных дел и Верховное главнокомандование в единении с немецкими профсоюзами. Верховное главнокомандование, занимая ключевую позицию всесильного исполнительного органа, организует детальное проведение транспорта, во всем же прочем, однако, подчиняется политическому руководству. Этот «поворот» в отношениях между политическим руководством и военным командованием становится очевидным после начала Февральской революции. Политику Бетман-Гольвега по-прежнему определяет большое стремление к скорейшему заключению сепаратного мира с Россией. В этом пункте его поддерживает также «социалистическое большинство». Верховное главнокомандование не может в данных обстоятельствах не содействовать политике, обещающей облегчение Восточному фронту109. Именно это, а не что-либо иное, означают слова Людендорфа: «Военное руководство следует пожеланиям политики — дать вызреть условиям в России. Еще до того, как произошел обмен мнениями по этому вопросу между политическими и военными руководителями, главнокомандующий Восточным фронтом добился неожиданно большого успеха под Стоходом. По просьбе рейхсканцлера Верховное главнокомандование пошло даже столь далеко, что постаралось в известной мере притушить этот успех»110.

Во всем этом деле с поездкой Ленина Людендорф предстает как фигура, «стоящая в стороне», но, однако, имеющая особый вес. Он не причастен ни к идее этой поездки, ни к ведению конкретных переговоров о ней с революционерами. Людендорф — до мозга костей военный специалист, который прежде всего принимает в расчет вооруженные силы, возможность их применения. Политику он, разумеется, во все большей степени подчиняет чисто военным целям. Но в данном случае политическое и военное руководство проявили исключительное единство. Людендорф узнает, что Ленин должен принести скорый мир на Востоке, а это для Людендорфа означает высвобождение дивизий для Западного фронта. Сама идея его вполне устраивает. А что в действительности представляет собой Ленин и каковы на самом деле его намерения — это Людендорфа не занимает. Он со всей откровенностью по этому поводу высказался в октябре 1937 года: «Я должен раз и навсегда ясно сказать — ни о Ленине, ни о Кинтале я не имел никакого понятия. Об этом транспорте я был поставлен в известность имперским руководством, кажется, Министерством иностранных дел, лишь постольку, поскольку выдачей паспортов по тогдашней структуре армии ведали Представительство Генерального штаба в Берлине или Отдел III b. В этом деле они следовали исключительно лишь указаниям руководства империи. Меня же только спросили: имею ли я что-либо возразить против этого. Возражений у меня не было, так как правительство империи отметило при этом, что, благодаря ослаблению России изнутри, появятся шансы на более приемлемые условия мира»111.

Возникающая из немецких документов подлинная картина событий согласуется в главном со свидетельствами Людендорфа. Генерал практически превратился в «инструмент» Министерства иностранных дел, кроме того, немецкого «социалистического большинства» и, наконец, большевистских революционеров. И все-таки он занимает важную ключевую позицию: в первую очередь его распоряжения, связанные с установлением Генштабом технического регламента для этого транспорта, сделали возможным осуществление проекта поездки. Именно поэтому Людендорф «ответствен вместе с другими». То, что генерал участвовал в одобрении предполагаемого проезда революционеров, а также заботился о том, чтобы поездка в действительности состоялась и, к тому же выразил готовность в крайнем случае пропустить эмигрантов в Россию через немецкую линию фронта, — все это, вместе взятое, и по сегодня связывает его имя с «пломбированным» вагоном Ленина.

Как явствует из документов или из существующих на сегодняшний день мемуаров, политическое руководство тоже мало задумывалось над вопросом о последствиях и осложнениях, таящихся в поездке Ленина. В них нет и намека на то, что возможность революционной опасности для самой Германии стала следствием действий тех самых людей, которые тогда проехали через ее территорию112. Берется в расчет лишь дальнейшая революционизация России, которая пойдет на пользу Германии в военном отношении, и, однако, совсем не принимается всерьез идея всемирной революции (хотя она достаточно известна как из письменных, так и из устных высказываний революционеров). Сколь мало и в дальнейшем ответственные деятели немецкой политики понимали действительные целевые установки Ленина, свидетельствует, например, содержание письма Министерства иностранных дел от 10 августа 1917 г. послу фон Ромбергу: ему следовало бы способствовать «пересылке как можно большего числа изданных в Швейцарии и России сочинений, особенно принадлежащих ленинской группе», «с целью распространения» их среди находящихся в Гааге (Голландия) «русских беженцев»113.

Германия со всей очевидностью борется за свое существование, и в тот момент ей представляется, что пригодно любое средство; и без того ведь в августе 1914 года солидарность монархий была разрушена и с отречением царя окончательно утратила силу. Виктору Науману роковым образом видятся открытыми все шлюзы. В письме к графу Гертлингу от 29 марта 1917 г. он излагает свою точку зрения в следующих выражениях: «Мне нет необходимости говорить вашему превосходительству, что я сам роялист, и чисто по-человечески судьба царской фамилии меня огорчает до глубины души, так же как и исторические раздумья о том, что революция в одной стране может найти преемственность и в других. Но понимание того, что дело идет о Германии и ее существовании, заставило все отступить на задний план, и мы совершаем кощунство, если мысли наши занимает что-либо иное»114.

И все же все усилия Германии в отношении поездки Ленина остались бы тщетными, не будь деятельного соучастия Швейцарии, то есть ее Политического департамента в лице федерального советника Гофмана и швейцарских социалистов, в особенности Роберта Гримма и Фрица Платтена. Швейцария, которая прежде предоставила русским революционерам право на убежище, теперь дала им разрешение на проезд115. И Швеция тоже содействовала поездке Ленина, выдав незамедлительно разрешение на его проезд и отказавшись от скрупулезной проверки большевистского вождя, осуществляемой обычно путем заполнения анкеты для иностранцев.

Антанта, напротив, была готова пропустить через союзные страны только таких революционеров, которые выступали за продолжение войны116, то есть за дальнейшее выполнение союзнических обязательств, тем более, что вооруженные силы Соединенных Штатов еще не могли активно действовать в Европе. Ленин же был широко известен как противник войны; он и его приверженцы едва ли могли рассчитывать на то, что союзники разрешат им проезд. На кого же, как не на Германию, которая была расположена ближе всего, оставалось им обратить взоры?

Какие же интересы так совместились, что столь разные партнеры — от Ленина до Людендорфа, от Парвуса до Бетман-Гольвега, от Платтена в Цюрихе до Ганецкого в Стокгольме — объединились для достижения единой цели: сидящего в Цюрихе на Шпигельгассе революционера, выступающего за всемирную революцию, выпустить, как джинна из бутылки? Ответ дает тот факт, что все участники стремятся к миру. Высказывание барона Хеннета117, австро-венгерского дипломата в Берне, жившего там во время переговоров немецкого посольства с русскими революционерами, является наиболее ярким свидетельством немецких настроений: «Вся эта история точно характеризуется словами одного из здешних дипломатов, который занимался данной поездкой: «Офицер, происходящий из старейшего прусского рода, должен быть придан в качестве почетного сопровождающего этому русскому революционному сброду, высылаемому в Россию, но обхаживаемому в настоящий момент с единственной надеждой в какой-то мере ускорить заключение мира — таково положение вещей»118.