Собрать Русь ! (Не в силе Бог, а в правде)

- Оттого и прошу, что не следует тут жить татарве поганой! - горячо возразила София. - Виданное ли дело среди храмов и монастырей, вблизи двора великокняжеского такой срам терпеть!

- Фоминишна!

- Не могу я, Иван Васильевич, великий князь, не могу! Сердце мое не терпит. Ни деды мои, ни отец, ни дядья - никто Орде не кланялся, а ты, московский князь, ты, сильный государь, не хочешь татарву прогнать! Тебе они должны дань платить, тебе в пояс кланяться да челом бить, а ты себя в позор даешь!

Иван стукнул посохом, так рассердила его эта неразумная, пылкая речь.

- Не след бы мне говорить с тобою о таком деле, да очень ты меня за сердце взяла... Умная ты, Фоминишна, куда толковее баб наших, а все же волос долог, да рассудок короче носа воробьиного... Да... Прогони я татарских князьков, послушайся бабьего голоса, а коли Орда-то вновь нахлынет. Станут опять села жечь, посады, города. Станут народ бить и в холопы к себе забирать. А потом сюда, на Москву, свои полчища двинут. Ладно ль будет, Фоминишна, а? Нагляделся я при отце своем на те беды великие.

- Так по-твоему терпеть надо?! Батожьем бьют, а ты ниже кланяйся?.. Дани требуют, а ты вдвойне тащи?! Не для того я за тебя, за московского великого князя, замуж шла, Иван Васильевич! Не того ожидала я, с родною землею расставаясь!.. Сам ведаешь, могла я быть королевою французскою, но не желала вере православной изменять да на тебя, великий князь, надеялась! Думала: прискучило тебе голову клонить перед нехристями да с почетом и дарами встречать их послов...

Иван сложил руки на посохе и, опустив на них подбородок, зорким взором смотрел на молодую женщину, так смело и пылко высказывавшую ему свои порицания.

Гордый и властительный князь, он привык к покорности и послушанию. Его строгий, блестящий взгляд наводил страх на приближенных, и случалось, что женщины не могли вынести этого сурового взора и лишались чувств. Прежде чем сделать доклад великому князю, придворные, дьяки и другие чины справлялись друг у друга, в каком расположении духа Иван Васильевич, а вот София словно ничего не боится.

Эта мысль забавляла Ивана III, и он многое позволял своей умнице и красавице жене, воспитанной при иных нравах и обычаях, чем русская замкнутая теремная жизнь того века, которая научила женщин хитрить и лукавить, так как и тогда молодое сердце жадно просило любви, а молодецкая кровь ключом кипела, но всякое откровенное проявление чувства считалось зазорным.

Иван Васильевич не прерывал речи жены. Он только продолжал смотреть на нее долгим проницательным взглядом, и даже смелой Софии становилось неловко и жутко.

Милость и гнев - все зависело от минутного настроения.

- Точно силы ратной не хватит у тебя, великий князь, - все более волнуясь, говорила София. - Молвишь слово, и все князья удельные как один человек за свободу Руси встать должны. Кликнешь клич, и Новгород буйный, и Псков хлебосольный - все стеной встанут! Сказываешь: разорять Орда вотчину твою начнет - так разве прогнать нехристей силы не хватит? Вспомни Куликову битву, Иван Васильевич... Вспомни...

- Эх, Фоминишна, - возразил, наконец, Иван, - просто слово молвится, но не скоро дело деется... Спросила бы ты, головушка неразумная, отчего иногда мне не спится до белого света, отчего на пиру подчас даже вино заморское и то не веселит... Одна забота есть, Фоминишна, великая забота! Да только умно да хитро, да осторожно надо дело делать... Так-то, не по-бабьему!..

- Значит, есть она... - начала было София, но Иван сделал повелительный жест и молодая женщина замолчала, жадно внимая словам великого князя.

- Помню я завет отца моего, - продолжал Иван суровым тоном, - помню, что еще юношей, соправителем, я сказал отцу свои думы заветные, и прослезился старик... Из слепых очей его текли слезы радостные, и не забыть мне их до смерти... И советники отца, и дружина - всем любо было слушать слово мое... Не по нраву пришлось только...

- Князьям удельным да городам вольным! - заметила София.

- Верно, Фоминишна! Угадала ты!.. И вот слушай же. Сломлю я упорство буйницы новгородской, порешу псковскую вольность, соберу под Москву всю Русь великую и тогда померяюсь с Золотой Ордой... Посмотрим, чья возьмет тогда!

Красивое, энергичное лицо Ивана просветлело. Смелый вызов сверкал в его очах, и даже румянец выступил на щеках. Великий князь поднялся с места, и в его величественной осанке, в выражении всей фигуры было что-то неотразимо-властительное, могучее.

София смотрела на супруга со слезами восторга.

- Клянусь тебе, великий государь, царь всея Руси! - подчеркивая последние слова, вскричала она, преклоняя колени и земно кланяясь. Недаром, видно, Цезарь римский величал тебя братом, недаром сердце мое рвалось к тебе из-за далекого моря! Чуялось, что как солнце красное засияешь ты, великий государь, и победишь и нехристей, и вольницы, и уделы княжеские...

Горделивая усмешка появилась на губах Ивана, когда София величала его именем "государь" и "царь всея Руси". Умная жена знала, чем польстить скрытному и осторожному князю, и была крайне довольна, что добилась откровенности со стороны Ивана.

Несколько лет уже состояли в браке Иван и София Фоминишна, пользовались они полным счастьем семейным, а никогда еще не высказывался Иван Васильевич так по душе, как сегодня.

Мало-помалу беседа перешла на другие предметы.

- Обидел Лутохина Тишка Коренев, - сказал Иван между прочим. Жаловался боярин, челом бил на дерзкого...

- Сам разбери это дело, великий князь, не доверяй людям.

- Ты разве что слышала?

- Были вести! Сказывал ли тебе Лутохин, в чем вина Тишки?

- Понятно, сказывал! Все от вольности отвыкнуть не могут!.. Напал с людишками на боярина и чуть до смерти не избил... Примерно взыщу. Надоело мне боярские ссоры ведать!

- А за что вступился Тишка, Лутохин не сказывал?

- Ой, Фоминишна, опять, поди, бабьи сплетни?

- Сведайся... Сам спроси... Коли мне веры не стало...

Обида звучала в голосе Софии. Много раз приходилось ей вступаться в разные дела и разрушать козни придворных. Иван знал это по опыту и пожалел, что оскорбил свою верную помощницу.

- Ну не гневайся, светик ясный, скажи, что знаешь...

- Лутохин жену Коренева из сада увезти хотел... Его люди схватили боярыню и на седло перекинули... Обомлела несчастная... диким голосом крикнула, а Тишка с охоты в тот час домой возвращался, ну и сцепились... Кому охота срам да позор от охальника терпеть?

Иван стукнул посохом, так рассердила его наглая ложь Лутохина и его заступников, совершенно в ином свете изобразивших нападение Коренева. Он кликнул Кирюшку, любимого прислужника, и, когда юноша явился пред светлые очи господина, приказал:

- Позвать ко мне сейчас Тишку Коренева, да и боярин Лутохин чтобы наготове был. Скажи: разбирать ссору их стану. Курицын, дьяк-то, здесь?

- К тебе, великий князь, с важным делом гонец прибыл и Коренев Максим дожидается... Прикажешь позвать?

- Гонец? Чего же не сказал раньше?

- Иван Юрьевич не приказал тревожить твою милость...

- Может, он опросил гонца?

- Никому гонец ответа не дает и от кого прислан не сказывает. Не чаяли и докладывать тебе, великий князь... Боярин говорил - в приказ его отправить, может, злое на уме держит...

- Дурачье! - гневно вымолвил Иван. - Что на уме не ведают, а зло подозревают! Хитры больно! Позови гонца!

София скрылась за занавеской из яркой ткани, обшитой золотой бахромою, и смотрела на гонца, оставаясь незримою.

Подобная уступка древнерусскому обычаю являлась необходимой, так как "негоже было взору чужанина видеть жену или дочь боярина, а тем паче супругу великого князя".

В комнату вошел Артемий и преклонил колени.

С юношеским увлечением, как человек, долго мечтавший узреть властительного и могущественного князя Москвы, пал ниц Артемий, и сердце трепетно билось в его груди, когда услыхал он голос Ивана: