Повседневная жизнь российских жандармов

На Руси всегда умели зацеловывать героев, а потом быстро к ним остывать. Ярко вспыхнувшая на облачном петербургском небосводе звезда картузника Осипа Комиссарова почти сразу же закатилась и погасла, оставив после себя неясный, туманный след. Ему, правда, быстро присвоили офицерский чин и торжественно отправили служить в заштатный полк на Украину, где в провинциальной глуши испорченный столичной жизнью баловень судьбы затосковал и стал искать утешения традиционным русским способом. Вскоре, из-за непробудного пьянства и пренебрежения своими служебными обязанностями, он вынужден был выйти в отставку и удалиться в свое поместье, подарок от петербургскою дворянства, где в припадке белой горячки повесился…

«Что же за личность был этот Каракозов?» — спросим мы вслед за поэтом А. Н. Майковым:

И как виделась эта проблема с позиций всевидящего «ока государева» — Третьего отделения?

О «картине общественного мнения» Третье отделение задолго до описываемых нами событий поставило следующий точный диагноз: «Молодежь, то есть дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую гангренозную часть Империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающиеся в разные формы и, чаще всего, прикрывающиеся маской русского патриотизма. Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении России, ни об общем ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции, уничтожении рангов… и о свободе… которую полагают в отсутствии подчинения. В этом развращенном слое общества… только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ».

Стоило ли удивляться, насколько точно Дмитрий Каракозов соответствовал этому словесному портрету русского дворянина-якобинца и карбонария, нарисованному аналитиками Третьего отделения? Действительно, ему 26 лет, из обедневших дворян, за плечами пензенская гимназия, юридический факультет Казанского университета, исключение за участие в студенческих беспорядках на один год, восстановление в 1863 году и перевод через год в Московский университет, революционный студенческий кружок двоюродного брата Н. А. Ишутина (1840–1879), обсуждение на сходках проблемы цареубийства…

Из Третьего отделения Каракозов был передан на следующий день после покушения в распоряжение «Высочайше учрежденной Следственной комиссии». Возглавил ее 70-летний генерал от инфантерии, граф М. Н. Муравьев (1796–1866), а в числе членов был подполковник Петр Александрович Черевин (1837–1896) [147].

10 апреля 1866 года П. А. Валуев записывает в своем дневнике: «Обед в Дворянском собрании… Гр. Муравьев… сказал… что он счастлив, что поставлен во главе того учреждения, которое должно раскрыть виновных в покушении… и что он ляжет костьми, но это дело сделает». Слова эти оказались пророческими, и 29 августа П. А. Валуев отмечает в своем дневнике: «Получено известие по телеграфу о скоропостижной смерти в прошлую ночь гр. Муравьева… Таким образом, он прежде Каракозова предстал в загробном мире и действительно „лег костьми“ в здешнем». Основываясь на материалах следствия, П. А. Черевин дает свою версию обстоятельств покушения: «В первое же заседание были призваны свидетели преступления: городовой, сторож Летнего сада и Комиссаров… Найденный графом Тотлебеном спаситель царя не подозревал, как были объяснены его крик и невольное движение вслед за раздавшимся выстрелом. Тотлебен, подойдя к Государю, указал на Комиссарова как на виновника неудачи злодея, объяснив, что он видел, как рука последнего была толкнута стоявшим рядом Комиссаровым… Полагая, что его при знали за участника в преступлении, Комиссаров, совершенно растерянный, не мог дать ни одного ответа на даваемые ему вопросы».

Сам Каракозов «объяснил, что никто не мешал ему стрелять и не толкал его руки, что неудачу выстрела он приписывает собственной торопливости, вызванной, впрочем, услышанным им криком из толпы, собравшейся у экипажа Государя. По собранным сведениям первый, увидевший намерения злодея и потому крикнувший, был сторож Летнего сада… Предполагать, что преступник преднамеренно не сознавался, что ему толкнули руку во время выстрела, нет причины… В течение 5 месяцев до самой казни преступник подтверждал свое показание».

Вместе с тем П. А. Черевин оговаривается, что считает политически оправданным изобретение такого подвига: «.. это простительная выдумка и даже полезная, действующая на массы благотворно». Тем не менее, заключает он: «…излагая свои воспоминания, имея как бывший член Комиссии верные сведения, я почитаю долгом упомянуть об этом обстоятельстве, не зная и не будучи убежден, на чьей стороне правда. При всем том я склоняюсь на показания Каракозова и не могу не сожалеть о судьбе человека, действительно спасшего Государя — сторожа Летнего сада, ничего не получившего за это».

Итак, убедительное свидетельство П. А. Черевина не оставляет, по нашему мнению, камня на камне от официального мифа о «спасителе» Александра II — Осипе Комиссарове и дает веские основания считать подлинным спасителем царя сторожа Летнего сада, отставного солдата Дмитрия Безменова, кстати, первым схватившего Каракозова за полы его пальто при задержании. Попытка властей с подачи графа Тотлебена переназначить в «спасители» царя представителя тридцатимиллионного крестьянского населения России, только что получившего из рук Александра II личную свободу, но без земли, была бы, с точки зрения сегодняшнего дня, сильным «пиаровским» ходом, но ей не суждено было осуществиться.

Дальше было следствие, в ходе которого покушавшийся выдал властям своих сообщников по кружку и выяснилось неприглядное поведение «ишутинцев», не дрогнувших перед убийством невинных людей, чтобы добыть денежные средства для организации покушения на царя, суд над Каракозовым и его товарищами, казнь…

Все это потом будет не раз повторяться, — только на смену Каракозову придут другие люди. Выстрелы на Дворцовой площади сорвали священный ореол неприкосновенности с особы императора, покушения на него стали тиражироваться, как сценарии голливудских боевиков. Россию постепенно раскачали, и никакие меры властей так и не смогли успокоить ее вплоть до рокового 1917 года…

Первый вывод, который напрашивался сам собой из дела Каракозова, заключался в том, что Третье отделение не смогло получить упреждающую информацию о планах цареубийства, обсуждавшихся в кружке «ишутинцев», и конкретных приготовлениях Каракозова к террористическому акту. Второй вывод — актуальный для настоящего исследования — также был на поверхности: петербургская полиция не смогла обеспечить личную безопасность императора во время его выезда из царской резиденции на прогулку в Летний сад. В докладной записке, представленной Александру II председателем Следственной комиссии графом М. Н. Муравьевым, по этому поводу говорилось: «Исследование преступления 4 апреля обнаружило с самого начала полное расстройство столичных полиций; они были лишь пассивными зрителями развития у нас тех вредных элементов и стремлений, о которых говорилось выше…»

В записке предлагалось провести преобразование полиции с главной целью «образовать политические полиции там, где они не существуют, и сосредоточить существующую полицию в III отделении Вашего Императорского Величества канцелярии, для единства их действий и для того, чтобы можно было точно и однообразно для целой Империи определить, какие стремления признаются правительством вредными и какие способы надлежит принимать для противодействия им».

Речь, таким образом, шла о создании самостоятельного органа политической полиции в центре с представительствами на местах на всей территории Империи. Эта мера, родившаяся после выстрела Каракозова, была реализована, однако, далеко не сразу, а после новых и неоднократных покушений на Александра II, а именно: через 14 лет, когда 6 августа 1880 года при Министерстве внутренних дел был создан Департамент полиции.