«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

— Много говорят о прототипах ваших героев. Правда ли это? Были ли они?

— Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону один такой казак... Но, подчеркиваю, мною взята только его военная биография: “служивский” период, война германская, война Гражданская.

— Легко ли писалось вам? Были у вас тяжелые перевалы?

— Все переделывалось неоднократно. Все передумывалось много раз. Основные вехи соблюдались, но что касается частностей, да и не только частностей, — они подвергались многократным изменениям <...>

— Вы родились в 1905 году. Вы были мальчиком в годы империалистической войны и ребенком в годы, ей предшествовавшие. Откуда у вас знание старого казачьего быта?

— Трудно сказать. Может быть, это — детские рефлексы, может быть, результат непрерывного изучения, общения с казачьей средой. Но главное — вживание в материал. <...>

— План романа, задуманного двенадцать лет назад, в процессе работы менялся?

— Только детали, частности. Устранялись лишние, эпизодические лица. Приходилось кое в чем теснить себя. Посторонний эпизод, случайная глава, — со всем этим пришлось в процессе работы распроститься...

— Сколько листов “Тихого Дона” вы написали и сколько опубликовали?

— “Тихий Дон” имеет около 90 листов. Всего же мною написано около 100 печатных листов. Листов десять пришлось удалить. В то же время я включил во вторую часть “Тихого Дона” куски первого варианта романа.

— Что труднее всего далось вам в “Тихом Доне”?

— Наиболее трудно и неудачно, с моей точки зрения, получилось с историко-описательной стороной. Для меня эта область — хроникально-историческая — чужеродна. Здесь мои возможности ограничены. Фантазию приходится взнуздывать. <...> Вспоминаются дни и часы, когда сидишь, бывало, над какой-нибудь страницей, бьешься над ней. Иногда слова подходящего не найдешь, иногда весь эпизод кажется неподходящим. Заменяешь его другим. И так без конца. <...> Посмотришь на него со всех сторон и видишь: мертвый диалог!»¹⁰⁴.

Три года спустя, после очередной поездки в июне 1940 года в Вёшенскую к Шолохову, И. Экслер опубликовал в «Известиях» очерк «Как создавался “Тихий Дон”»:

«Шолохов возвращается на Дон, в станицу Букановскую. К осени 1925 года он уже начинает работать над новым произведением. Уже было название — “Донщина”. Шолохов решил описать роль казачьих дивизий после февраля 1917 года. Он понимал, что перед ним задача трудная. <...>

Шолохов жил со своей семьей, состоявшей тогда из жены и ребенка, в тесной хате, в станице Каргинской, в очень тяжелых условиях. Но, невзирая на это, он работал неустанно. Изредка Шолохов снимал комнатку в соседней хате для работы и получал возможность писать в уединении.

Нетрудно себе представить всю обстановку того времени. Родные и знакомые, казаки относились к страсти своего молодого земляка с нескрываемой иронией. Его увлечение писательством считали блажью. Даже столь любимый Шолоховым отец его был огорчен этой страстью. Отец резонно указывал сыну, что он — недоучка, что для подлинной писательской деятельности нужна большая культура. <...>

Вера в свои силы, однако, не лишала писателя самокритических черт. Скоро двадцатилетний писатель понял, что, во-первых, он не с того начал, во-вторых, что справиться с задуманным делом он сможет только после преодоления огромных трудностей <...>

Шолохов много и жадно читает, ездит по станицам и хуторам, слушает рассказы стариков, собирает песни, роется в архивах.

С 1926 года Шолохов начинает писать “Тихий Дон” так, как мы сейчас знаем роман»¹⁰⁵.

Шолоховедением до сих пор не решен вопрос о повести «Донщина». Трудно согласиться с мнением, будто повесть «Донщина» осталась ненаписанной¹⁰⁶. Такое мнение опровергал сам Шолохов в беседе с К. Приймой:

«— Рассматривая творческую историю “Тихого Дона”, некоторые ученые, например, профессор В. Гура, большое внимание уделяют анализу глав Вашей “Донщины”, изначальным наброскам к роману...

— Читал, — ответил Шолохов. — Толкут воду в ступе! Как можно анализировать “Донщину”, которую они не видели, в руках не держали! Она не издавалась и у меня в войну пропала без вести. Для меня “Донщина” была своеобразным уроком... Процесс кристаллизации образа-характера в развитии и противоречиях и создание фабульной коллизии — дело чрезвычайно сложное...»¹⁰⁷.

Как видим, с самого начала писатель стремился к максимальной «кристаллизации» центрального «образа-характера», который раскрывался бы в «развитии и противоречиях» в процессе создания напряженной «фабульной коллизии». Собственно, это — формула «Тихого Дона».

В июне 1947 года Вёшенскую посетил уральский литературовед В. Г. Васильев и записал подробную беседу с писателем об истории создания «Тихого Дона», завизировав ее у автора. Приведем в сокращении также и ее текст.

«Вопрос: Когда точно начат и закончен “Тихий Дон”?

Ответ: Роман начат осенью (октябрь) 1925 года и закончен в январе 1940 года.

Вопрос: Каковы варианты “Тихого Дона”, если они были?

Ответ: Я начал роман с изображения корниловского путча в 1917 году. Потом стало ясно, что путч этот, а главное, роль в нем казаков будут мало понятны, если не показать предысторию казачества, и я начал роман с изображения жизни донских казаков накануне первой империалистической войны. Вариантов отдельных глав было множество. Весь роман в целом я правил много раз, но, перечитывая его, иногда думаю, что теперь я многое написал бы иначе.

Вопрос: Можно ли воспользоваться рукописями отдельных частей “Тихого Дона” или отдельных глав, чтобы изучить характер авторской работы над ним?

Ответ: Рукописи “Тихого Дона” погибли во время обстрела немцами станицы Вёшенской: две небольшие бомбы попали в этот дом, где мы сейчас разговариваем, рукописи находились здесь, много вещей и бумаг растащили из дома. Найти концы сейчас трудно. Такая же участь постигла и письма читателей по поводу “Тихого Дона”.

Вопрос: Каковы прообразы “Тихого Дона”?

Ответ: В романе нет персонажей, которые были бы целиком списаны с отдельных лиц. Все образы романа — собирательные и вместе с этим в отдельных образах есть черты людей, существовавших в действительности. Так, в образе Григория Мелехова есть черты военной биографии базковского казака Ермакова. В облике Мелехова воплощены черты, характерные не только для известного слоя казачества, но и для русского крестьянства вообще. Ведь то, что происходило в среде донского казачества в годы революции и Гражданской войны, происходило в сходных формах и в среде Уральского, Кубанского, Сибирского, Семиреченского, Забайкальского, Терского казачества, а также и среди русского крестьянства. В то же время судьба Григория Мелехова в значительной мере индивидуальна.

Вопрос: Для чего введен в роман эпизодический образ атамана Лиховидова и дана его предыстория?

Ответ: Образ Лиховидова характеризует обстановку на Дону в конце 1918 года, когда различного рода авантюристам типа Лиховидова был открыт путь к власти <...>

Вопрос: Каковы, по вашему мнению, должны быть черты народности художественного произведения?

Ответ: Художественное произведение должно быть доходчиво как в отношении просто малообразованного читателя, так и высококвалифицированного. В этом смысле язык произведения может содержать подлинно-народные элементы: народные обороты речи, даже семантически здоровые диалектизмы. Народные элементы, обогащая литературный язык, в то же время не снижают его литературного достоинства. Народность художественного произведения предполагает также отражение народного взгляда на события, на человеческие отношения, на природу»¹⁰⁸.

В декабре 1977 года во время беседы в Вёшенской с норвежским литературоведом Г. Хьетсо М. А. Шолохов еще раз вернулся к истории написания романа. Это была одна из последних бесед в жизни писателя, и состоялась она три года спустя после выхода книжки Д* «Стремя “Тихого Дона”». Однако Шолохов счел ниже своего достоинства вступать в спор, а уже тем более — оправдываться в том, в чем он не был виноват. Его беседа с Г. Хьетсо, записанная К. Приймой, пронизана спокойной уверенностью в своей правоте.