Русский флаг

- По рассказам старожилов, вы, ваше превосходительство, в бытность свою на Камчатке лично указали место, которое следовало иметь в виду в случае покушения на Петропавловск. Это - озерное дефиле, где и была устроена батарея поручика Гезехуса. Генерал Завойко избрал это место своим командным пунктом. Недавние события подтвердили ваше предсказание.

- Вот как! - усмехнулся польщенный Муравьев. - Значит, помнят... Беда мне с Камчаткой! - Муравьев остановился в простенке меж двух высоких окон. - Занятия Камчаткой, Амуром у нас почитаются пустым делом, а то и опасным вольнодумством. Все суждения о Камчатке, об Авачинской губе в Петербурге относятся ко временам, здесь давно прошедшим. Но с той поры, как утвердились англичане и американцы на Сандвичевых островах, с началом китайских войн, с открытия золота в Калифорнии и китобойства в нашем Охотском море, все переменилось. А никто из наших голосистых политиков и не подумал заглянуть сюда, никто не захотел пожаловать к нам в сибирские пределы. - Он задумался и после большой паузы тихо сказал: - Жаль, жаль мне Восточной Сибири. Опасаюсь за великую ее будущность - петербургские интриги угрожают ей. Увы, приближенным государя все это не нужно, им нужны деньги, деньги, деньги. - Лицо Муравьева неприятно покраснело.

Максутов молчал, и Муравьев, успокоившись, продолжал:

- Несколько лет твержу о том, что Англия угрожает Восточной Сибири. Прошу помощи. Все напрасно. В Петербурге никто и пальцем не шевельнет. Забывают о том, что действия англичан и североамериканцев во всех частях света имеют одну цель - собственный карман, а в выборе средств они не привыкли стесняться. Стыдно признаться, а ведь журнальные писаки больше записных политиков понимать стали. Кабинет российский все еще североамериканцев нашими друзьями считает: памятны, мол, еще конгрессу британские пули! А пишущая братия истину учуяла: одного хочет конгресс владений поболее и барышей повернее. Пока Россия кровью исходит, урвать все, что близко лежит, а коли далече, так и то не беда. - Муравьев взял со стола июльскую книжку "Современника" и протянул ее Дмитрию. - Откройте "Современные заметки" на пятьдесят восьмой странице. Там крестиком отмечено. Прочтите-ка.

Дмитрий пробежал отмеченный абзац.

Речь шла об эскадре командора Перри, который должен добиться того, чтобы японцы "открыли свои порты для торговли, позволили запасаться у себя водою и жизненными припасами кораблям, идущим в Калифорнию, - одним словом, вступили с североамериканцами в дружеские отношения, иначе североамериканская эскадра вступит с ними в недружеские сношения. Думали, что дело не обойдется без хлопот, что американцам придется попугать своих новоприобретаемых приятелей, чтобы "внушить" им, как справедливо сказано:

О дружба, кто тебя не знает,

Не знает тот и красных дней...

То есть: кто не хочет мирной торговли, тому приходится плохо..."

- Уразумели? - спросил Муравьев, принимая от Максутова журнал. Весьма радикальный журнал изрекает простую истину, а нам Петербургом предписано оказывать всяческое содействие и почтение Перри, если ему заблагорассудится прийти шпионить и к нашим берегам... Да-с, ныне весь мир увидал, каковы планы англичан на Тихом океане, каков их аппетит. Слава богу, случай помог нам отстоять Камчатку, а что будет завтра?

- Петропавловск спасла отвага солдат и матросов, ваше превосходительство! - возразил Максутов.

Муравьев остановился и взглянул на лейтенанта, словно тот высказал странную, неожиданную мысль.

- Отвага... - повторил Муравьев. - Ну разумеется. Завойко умеет ладить с людьми.

Отчего так холодно, так равнодушно звучит эта похвала? О пушках и порохе Муравьев спрашивал с большим интересом.

- Завойко, - продолжал Муравьев, - удалось кое-что сделать, потому что он знает: нельзя пренебрегать и толпою, лучше иметь ее в свою пользу, чем против.

Генерал-губернатор был откровенен с Максутовым. В какую-то минуту лейтенанту показалось, что Муравьев заинтересован в нем, но он сразу же отбросил эту мысль, как несерьезную. Неизвестно даже, пошлет ли его Муравьев ко двору с донесением о победе, - в Иркутске же или в Петропавловске Максутов решительно безразличен генерал-губернатору. Однако настроением Муравьева надо воспользоваться. Максутов обещал Завойко сделать все от него зависящее, чтобы вопрос об обороне Камчатки в навигацию 1855 года решился в интересах порта. Обо всем не напишешь в донесении. Многое зависит от настроения, случайного стечения обстоятельств, неведомых жителям Петропавловска. Муравьеву в сибирских делах принадлежит важная, едва ли не решающая роль! Зачем же он жалуется на Петербург, на интриги, расстраивающие его планы? Уж не готовит ли он Максутова к тому, что решение вопроса - оборонять ли Камчатку в будущем году или оставить ее неприятелю - зависит не от него, а от скрытых, враждебных сил в столице? Максутов постарается добиться ясности. Из разговоров со встречными чиновниками, из газет, попадавшихся ему на последних станциях под Иркутском, он понял, что в Крыму дела плохи. Радость, которую он привезет двору, не так уж велика, чтобы заставить забыть о потерях под Севастополем. При нынешних заботах от него могут отмахнуться, как от назойливой мухи, и предоставить камчатские дела беззаботному течению времени и злобе мстительных англичан. Может статься, что все будет зависеть от доброй воли, настойчивости и решимости Муравьева.

Пока Муравьев просматривал донесения Завойко, Максутов внимательно изучал кабинет губернатора. После практической меблировки "Авроры", простоты и уюта дома Завойко кабинет Муравьева подавлял не только масштабами, но и массивностью, громоздкостью всего, что наполняло его. Внушительность этого помещения, казалось, должна была возмещать недостаток действительной власти в условиях громадного, трудно управляемого губернаторства. Портреты Александра и Николая в золоченых рамах, массивный стол, высокие резные спинки кресел, темные латы рыцарей, стоящих по углам кабинета, ковры, которые глушили звук шагов, высокие окна в темных шторах - все это делало здесь нового посетителя как-то меньше, незначительнее. Маленький рыжеватый человек расхаживал по кабинету, действуя на воображение умной вкрадчивостью, мягкостью движений и скрытой энергией.

Муравьев позвонил и приказал дежурному чиновнику вызвать помощника правителя канцелярии. Явился высокий, крупнотелый коллежский асессор. Он двигался как-то странно - боком, особой канцелярской иноходью, откровенно подобострастной и, однако же, свободной, словно непринужденной. Лицо коллежского асессора показалось Максутову знакомым: бесцветные глаза, совершенно обезличенные толстыми стеклами очков, мясистый, в крупных веснушках нос и злой, чуть выпяченный, морщинистый рот.

Как только чиновник заговорил, Максутов вспомнил: он встретился с ним накануне под Иркутском. Удивительный контраст между крупной фигурой и противным голосом кастрата.

Чиновник сдержанно поклонился лейтенанту.

Генерал-губернатор распорядился срочно снять копии с привезенных бумаг, так как донесения Завойко и Изыльметьева должны следовать в Петербург.

- Старый знакомый? - спросил Муравьев, когда чиновник вышел.

- Я, кажется, встречался с ним.

- Это он обскакал вас с вашею же новостью. В жизни на коня не садился. А тут примчался - конь в мыле и сам ни жив ни мертв.

- Усердный чиновник, - неопределенно заметил Максутов.

- Говорун. Говорун и совершеннейший Молчалин. Вы знакомы с сочинением господина Грибоедова?

- Видел в театре.

- В дни моей молодости, - сказал Муравьев мечтательно, - сатира Грибоедова была куда как модной на Кавказе. Читали в списках, вслух, запершись. Молодежь тайком от начальства, начальство по секрету от молодежи... - Муравьев вспомнил о чиновнике и сокрушенно тряхнул головой. - Да-с, говорун. А у нас, как и везде, впрочем, говоруны берут верх... Идеальный чиновник, чудо нашего века.

Откровенность сановника начала утомлять Максутова. Ему вновь послышалось в ней что-то неестественное, какое-то необъяснимое желание расположить молодого офицера к себе. Поэтому он обрадовался, когда Муравьев вспомнил о знамени Гибралтарского полка, оставленном в приемной.