Русский флаг

Плавание по Лене заставило Максутова забыть о всех мелких неудобствах и превратностях жизни. Был конец октября, - леса на берегах Лены то пылали багряным пожаром, то угрюмо темнели, врезаясь в серое небо острыми вершинами елей. Могучий разлив Лены у Якутска, Олекминска и до Березовской, крутые каменистые "щеки", в которых ворочалась и бурлила река, высокие якутские могильники, волнистые пласты красного песчаника, тишина и редкие встречные баржи - все это настраивало Максутова на поэтический лад и заслоняло недавние события.

В начале ноября, миновав несколько больших бурятских селений, расположенных вокруг буддийских монастырей - дацанов, Дмитрий Максутов достиг Иркутска.

У городских ворот стоял массивный каменный крест.

Крест был очень старый. Может быть, еще Хабаров и Поярков снимали перед ним меховые шапки, отправляясь в неведомый путь.

Дмитрий мельком взглянул на него из почтового возка.

II

Взаимная неприязнь на эскадре достигла предела.

Соединенной эскадрой ее можно было назвать лишь в насмешку. Суда разделяли не только кабельтовы пенистых вод, но и свинцовая стена взаимного недоброжелательства.

Никольсон считал виновником поражения Депуанта. Депуант во всем винил англичан.

Припадки ярости сменялись у адмирала полным штилем, - слабый, опустошенный, он полулежал в своей каюте и говорил Никольсону в лицо все, что думал о нем и об английском флоте. На это уходил остаток энергии.

Адмирал решил отвести французские суда в Сан-Франциско. Бессонными ночами, когда жизнь казалась безрадостной, конченой, он повторял про себя слова, которые приходили в голову его матросам еще на Никольской горе: "Да поможет мне святой Франциск!"

Что и говорить, неприятно идти в такой оживленный порт, как Сан-Франциско, с потрепанными судами и поредевшей командой. Каждый опытный моряк в Калифорнии, заметив, что паруса крепятся не сразу, как полагается на военных судах, а поочередно, поймет, что французов основательно поколотили. Этакая диковинка развеселит портовых зевак.

Сослаться разве на цингу?..

Ну кто этому поверит! Может быть, заплаты на бортах и повреждения рангоута тоже следы цинги? Нельзя же и команду долго держать взаперти. А пусти на берег - наговорятся вволю. Назавтра весь мир узнает, какая "цинга" прошлась по кораблям эскадры. Калифорнийские газеты обрадуются сенсации.

Нет, он поступит иначе. Пусть Никольсон удирает в Ванкувер, он, Феврие Депуант, мужественно перенесет удар судьбы. Прав был Виллье, американский консул на Сандвичевых островах, советуя в случае неуспеха представить дело таким образом, будто в Петропавловске они встретили многократно превосходящие силы. До сих пор мир не знал имен Завойко и Изыльметьева, отныне он узнает их. Депуант сам назовет эти имена, сам превознесет их.

Он станет перед журналистами вот так: в парадном мундире, нога вперед, в позе, передающей мужественную решимость, и скажет: "Господа! Генерал Завойко защищался храбро и со знанием дела!"

На последних словах голос адмирала срывался, а между тем именно это "знание дела" нужно произнести как можно проще, по-солдатски. В этих словах спокойствие, снисхождение к противнику. Затем, после паузы, он обведет многозначительным взглядом портовых чиновников, репортеров и добавит так, словно речь идет о человеке, который еще не раз изумит мир: "Я жалею, что не мог пожать ему руку".

И, наконец, совсем вскользь, небрежно: "Я не ожидал встретить такое сильное сопротивление в таком ничтожном месте!"

На этом фантазия адмирала иссякала.

Стотонная шхуна "Анадырь", захваченная эскадрой при выходе из Петропавловска, вопреки строжайшему запрещению Депуанта, была разграблена и сожжена англичанами. Адмирал потребовал к себе Никольсона.

- Я ничего не мог поделать с моими ребятами, - оправдывался капитан. - Они бросились на шхуну, как голодные шакалы. Вы должны понять их.

- Я не позволю разбоя и пиратства! - вскричал адмирал срывающимся голосом.

- Господин адмирал, у ребят остыли души, они должны согреться. Хуже будет, если они начнут бесчинствовать. Не правда ли?

Депуант вспомнил английскую бомбу, разорвавшуюся в толпе французских матросов у Красного Яра, и обмяк.

- Наши взгляды на вещи так различны, - начал он неуверенно, - что мы никак не может понять друг друга.

- Я отлично понимаю вас! - сказал Никольсон.

- В Кальяо Прайс хотел захватить "Аврору", - жаловался Депуант.

- Напрасно он этого не сделал. Не будь "Авроры", нас встретили бы на Камчатке гораздо любезнее.

После таких разговоров Депуант сердито умолкал и на прощальные слова англичанина отвечал гневным кивком.

Шхуну "Анадырь" взял у берегов Камчатки "Вираго", и Депуант успокаивал себя тем, что англичане предали огню собственный приз. Но когда Никольсон вздумал так же расправиться и с кораблем Российско-Американской компании, удовлетворились тем, что завладели провиантом и компанейским имуществом, взяли в плен команду "Ситхи" - торговых матросов - и договорились о том, что "Ситха" должна следовать в Ванкувер вместе с английскими судами.

Депуант потребовал перевести на французский корабль двух армейских офицеров, плывших на "Ситхе", несколько гражданских чиновников и приказчиков. Пленных разместили в жилой палубе "Форта", вместе с Удалым, Ехлаковым и Зыбиным.

Перед тем как английские суда легли на новый галс, чтобы надолго расстаться с постылым союзником, Депуант в последний раз попытался уговорить Никольсона идти в Сан-Франциско. Англичане - мастера приврать, расписать несуществующие успехи, пусть бы они и выкручивались. Стоит Никольсону улизнуть в порт Викторию, на остров Ванкувер, уж он сумеет замести следы!

- А может быть, все-таки в Сан-Франциско? - адмирал заглянул в глаза Никольсону.

- Нет.

- В Сан-Франциско рейд достаточно велик для наших кораблей...

- Я должен идти на остров Ванкувер, - упорствовал Никольсон, - меня там ждут депеши.

- Ах, депеши, депеши! - промолвил грустно Депуант. - Снова депеши... Мой друг Прайс однажды уже ждал депеш...

Никольсон молчал.

- Значит, порт Виктория?

- Виктория.

- Я думаю, сэр, - голос адмирала прозвучал вызывающе, - что вам в нынешнем бедственном положении не следует идти в порт с таким символическим именем - Виктория! - И он повторил с горечью: - Виктория! Прощайте.

Простившись с адмиралом, Никольсон принялся за Барриджа. Простодушный служака впал в черную меланхолию после событий на Никольской горе и мог, чего доброго, наговорить глупостей. Барриджу ничего не стоит выболтать правду. Он уже попытался сделать это в рапорте о действиях десанта. Послать такой рапорт в Лондон - самоубийство. Лучше самому срезать погоны и бежать в Америку на поиски золота и счастья, чем возвращаться в Англию с таким донесением!

Никольсон протянул Барриджу рапорт и спросил зло:

- Вы пошутили надо мной?

Барридж повертел бумагу в руках и сказал:

- Скорей русские посмеялись над нами, сэр!

- Не знаю, что вы думаете о русских, Барридж. Теперь это не так важно. Я хочу жить!

- Ну и живите на здоровье! - огрызнулся Барридж.

- Мне не дадут жить, если вы будете писать плаксивые бумажки вместо боевых рапортов!

- Потише! - прохрипел Барридж, в котором мгновенно всколыхнулась ненависть к Никольсону.

- Нет, уж лучше пошумим, - сказал Никольсон. - Лучше зарычим и вцепимся друг другу в глотку, пока никто не видит нас, чем посылать подобные донесения лордам адмиралтейства. Не перебивайте меня! - закричал он на Барриджа, открывшего было рот. - Вы хотите, чтобы имя ваше было предано позору, брошено, как вонючие потроха, газетным шавкам? Хотите поругания и нищеты?

Такой натиск оказался не под силу Барриджу.

- Я написал правду, сэр, - промямлил он, отводя глаза в сторону.

- Какому дьяволу нужна ваша правда? - Темные очки Виллье возникли вдруг перед внутренним взором Никольсона. - Она убийственна для нас и позорит честь британского флага! Вам не простят такой правды. Лучше лгать всю жизнь, чем однажды сболтнуть подобную правду.