Петр Великий

В 1714 году, получив разрешение отправиться для лечения в Карлсбад, Алексей расстался с женой без сожаления, хотя она была беременна на девятом месяце, а она приняла его отъезд без огорчения. Ей самой приходилось теперь страдать от его природной грубости, тем более что угодливость окружающих привела его к разгулу, составлявшему принадлежность национальных традиций, восстановить которые он стремился сообща со своими приближенными. Он посещал публичных женщин и предавался неумеренному пьянству. «Он почти всегда пьян», – писала принцесса. Она даже опасалась беды, какую может навлечь на него невоздержанность языка, связанная со злоупотреблениями спиртными напитками. Под влиянием вина ему случалось мечтать вслух: «Когда случится то, что должно случиться, – друзей его отца и мачеху на кол! Флот будет сожжен, а Петербург исчезнет в своих болотах»…

По возвращении из Карлсбада он выбрал минуту, когда Шарлотта сделала его отцом дочери, чтобы нанести ей самое тяжелое оскорбление: около него в качестве общепризнанной любовницы появилась знаменитая Евфросинья, сыгравшая зловещую роль в его судьбе. В следующем году его жена снова забеременела, и он ухаживал за ней довольно заботливо в течение ее трудной беременности. Она умерла родами 22 октября 1715 года, надломленная горем, проявляя удивительную покорность в последние минуты своей жизни, а он три раза падал в обморок у ее постели. Горесть или угрызения совести? Может быть, он просто сознавал, насколько событие это усложнило его положение. Впоследствии он признавался, что в эту минуту ощутил чувство новой, грозящей ему опасности. Действительно, у бедной Шарлотты родился сын. Теперь государство имело второго наследника, значит, неспособного отца можно отстранить от престола. И последствия такого события, смутно предвиденные мятежным сыном, не заставили себя долго ждать.

Шесть дней спустя письмо отца, помеченное нарочно задним числом, как будто написанное 11 октября, принесло ему подтверждение его опасений. Все элементы драмы, главным героем и жертвой которой ему суждено сделаться, были уже готовы, и занавес поднялся.

Письмо это было увещеванием – «последним увещеванием», говорил государь, подтверждая, что не имеет привычки угрожать даром.

Упоминая о победе над шведами и обо всем достигнутом благодаря его личным трудам, Петр с горечью добавляет: «Егда же сию Богом данную, нашему отечеству радость разсмотряя, обозрюся на линию наследства, едва не равная радости горесть меня съедает, видя тебя, наследника весьма на правление дел государственных непотребного (ибо Бог не есть виновен, ибо разума тебя не лишил, ниже крепость телесную весьма отнял, хотя не весьма крепкой природы, но и не весьма слабой). К тому же не имея охоты ни в чем обучаться и так не знаешь дел воинских. Аще же не знаешь, то како повелевать оным можеши и как доброму доброе воздать и нерадивого наказать, не зная силы в их деле? Но принужден будешь, как птица молодая, в рот смотреть… Сие все представя, обращусь паки на первое, о тебе разсуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное, с помощью Вышнего насаждение и уже некоторое и возращенное оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу евангельскому, вкопавшему талант свой в землю (сиречь все, что Бог дал, бросил). Еще же и сие помяну, какова злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранил, но и бивал, к тому же столько лет почитай не говорю с тобой, но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только бы дома жить и веселиться, хотя от другой половины и все противно идет… что все я с горестью размышляю и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало подождать, аще нелицемерно обратишься. Если же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд ганренный, и не мни себе, что я сие только в острастку чиню и пишу: воистину (Богу извольшу) исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя, непотребного, пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный!» («Дело царевича», Соловьев).

Великое слово было произнесено, а на следующий день после вручения письма другое событие укрепило значение дилеммы, в нем поставленной. Екатерина, в свою очередь, родила сына.

Каким чувством руководствовался Петр в эту минуту? С точки, зрения исторической ответственности эта загадка является наиболее важным вопросом в этом печальном процессе. Восхвалители великого мужа выставляли причину государственную. Петр заботился и должен был позаботиться об обеспечении будущности своего создания, о предохранении своего наследия от опасности со стороны наследника, неспособного и недостойного. По причинам вышеуказанным, по остальным соображениям, явствующим из продолжения нашего рассказа, мы не можем согласиться с таким выводом.

Государь проявил слишком много энергии и последовательности в применении своей отцовской власти и слишком большую вялость и непоследовательность позднее в разрешении вопроса о престолонаследии, чтобы допустить, что между этими двумя вопросами в его уме могла существовать тесная связь. Нам кажется, все взвесив, что в первом случае он действовал как деспот. Он требовал послушания.

Может быть, также подчинялся он неизбежным последствиям своей второй женитьбы. Независимо от прямого воздействия Екатерины ребенок, рожденный – этой любимой женой, должен был стать для него дороже сына той, сосланной. Алексей стоял перед ним живым укором, а ведь известно, каким способом обращался Петр с людьми и обстоятельствами, его сменявшими. Нам предстоит еще вернуться к этому спорному вопросу.

По совету своих наиболее близких друзей, Вяземского, Кикина, Игнатьева, Алексей смело отразил прямо нанесенный ему удар: признавая себя неспособным нести тяжелое бремя короны, чувствуя себя больным, слабым телом и душой, наконец, видя брата, способного его заместить, он добровольно предлагал отказаться от своих прав и просил только разрешения удалиться в деревню, чтобы иметь возможность жить там мирно. Петр не ожидал, что сын поймает его на слове, и такая поспешность отречения показалась ему подозрительной. Он дал себе время на размышление до 19 января 1716 года, затем возобновил попытку. Раньше он ссылался на Людовика XIV и даже на героев греческой истории, чтобы доказать сыну необходимость более мужественного поведения; теперь он обращается к царю Давиду. Царь Давид возвестил ту истину, что всякий человек создан из лжи. Удаление царевича в деревню – вещь неподобающая и коварная. Оттуда можно возвратиться. Наследник престола, не царствующий, но и не лишившийся своего сана, – ни рыба ни мясо. Следует выбирать между троном и уединением более надежным. Оказаться способным и царствовать или постричься в монахи – такова альтернатива.

Монастырь – «глубокая темница, смертоносный приют, убивающий бесшумно», по выражению поэта-историка! Алексей содрогается от ужаса. Совещается опять со своими друзьями. «Ну что ж, – отвечает Кикин, – оттуда тоже можно вернуться; ведь клобук не прибит к голове гвоздями, можно его и снять». В трех строчках готов ответ сына отцу: «Милостивейший Государь батюшка! Письмо ваше я получил, на которое больше писать за болезнью своею не могу. Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения. Раб ваш и непотребной сын, Алексей». Но, отправляя это послание отцу, он объясняет его смысл в двух письмах, одновременно переданных Евфросинье для вручения двум наиболее влиятельным членам ретроградной партии, Кикину и Игнатьеву; в этих письмах значилось: «Я иду в монастырь, к тому принужденный».

И Петр опять был застигнут врасплох. Вскоре за тем, уехав за границу, он оставил дело в прежнем положении. Очевидно, у него было сознание, что он зашел слишком далеко, надеясь испугать сына и добиться его покорности, Ему слишком хорошо была известна роль монахов, даже близко стоявших к престолу, в истории его Родины. К несчастью для Алексея, его друзья давали ему теперь другие советы, менее мудрые. Всегда покорный их внушению, он, в свою очередь, предпринял решительные шаги. Теряя всю выгоду своего внешнего повиновения, он возвратил отцу приобретенные над ним преимущества и устремился в бездну.