Заговор генералов

- Революционная демократия не должна отказываться от соглашения с буржуазией. Но, идя на это соглашение, она должна строго и точно определить свою линию поведения!..

Уловил господин меньшевик и решил перестроиться на ходу?.. И снова Путко подумал: правы ли московские товарищи, решившие вступить в блок, пусть даже и временный, со сторонниками этого господина?..

Все это было вчера. А сегодня, четырнадцатого, в понедельник, ротозеи снова заполнили площадь Большого театра и вокруг здания тройная цепь охраны.

В фойе чувствовалась нервозность. Делегаты сбились в группки, шушукаются. На всех переходах топчутся юнкера с винтовками и тяжелыми патронташами. Сегодня караулы от другого, Михайловского училища. Костырева-Карачинского не видно.

Прокатился звонок, созывая делегатов в зал. Антон прошел в офицерскую ложу.

Сцена была уже заполнена. В центре стола восседал Керенский. Антон усмехнулся, вспомнив, как позавчера, после перерыва, когда записка офицеров дошла до президиума, юных адъютантов в аксельбантах будто ветром сдуло. "При трупе!.."

Министр-председатель позвонил в колокольчик. Предоставил слово Гучкову, военно-морскому министру в первом составе Временного правительства.

Гучков выступил весьма язвительно:

- Эта власть - тень власти, подчас появляющаяся со всеми подлинными и помпезными ее атрибутами, с ее жестикуляцией, терминологией и интонациями, от которых мы как будто стали отвыкать, и тем трагичнее этот контраст между жизненной необходимостью создания подлинно твердой, истинно государственной власти и между судорожными поисками и страстной тоской по власти!..

Керенский ерзал. Но слова Гучкова особенного впечатления не производили. Ждали иного. Партер, амфитеатр, ложи до самой галерки были наполнены гулом.

И тут - как шквальный ветер. Порыв. Тишина. Снова порыв - на сцене, справа, у трибуны, появился невысокий узкоплечий человек в генеральском мундире. Два Георгиевских креста на френче.

Министр-председатель встал:

- Граждане делегаты Государственного совещания! Господа! Временное правительство позавчера обрисовало общее положение армии и те мероприятия, которые намечены и будут проведены в жизнь. Вместе с тем мы признали необходимым вызвать, - он сделал ударение на последнем слове, даже повторил его, - вызвать верховного главнокомандующего и предложить ему изложить перед настоящим собранием положение на фронте и состояние армии. Ваше слово, генерал!

Керенский повел рукой в сторону Корнилова.

Генерал направился к трибуне.

И тут как прорвало: вся правая часть партера, офицерские и генеральские, дипломатические и гостевые ложи громыхнули аплодисментами, вскочили. Разразилась овация. Но вся левая половина партера - делегаты Совдепов и армейских комитетов, солдаты - осталась сидеть, и из этих рядов не раздалось ни одного хлопка. Подхлестнутая этим молчанием, правая часть ликовала. Доносилось: "Да здравствует генерал Корнилов!.. Слава главковерху!.."

Овация продолжалась несколько минут. Едва она начала спадать, как из офицерской, соседней с Путко ложи раздалось на весь театр, командно-громко:

- Солдаты, встать!

Зеленые гимнастерки внизу не пошевелились.

- Солдаты, встать! Изменники, хамы! Снизу, от гимнастерок, послышалось:

- Холопы!

Ложи будто взбесились:

- Это не солдаты! Встаньте!.. Изменники!.. Керенский в исступлении тряс колокольчиком. Наконец ему удалось утихомирить страсти:

- Я предлагаю собранию сохранять спокойствие и выслушать первого солдата Временного правительства с долженствующим к нему уважением и уважением к Временному правительству!

Зал замолк. Антону сверху было видно: Корнилов, не спеша поднявшись на трибуну, достал листки и положил их перед собой.

Взял первый лист, приподнял к глазам:

- Господа! Как верховный главнокомандующий, я приветствую Временное правительство, приветствую все Государственное совещание от лица действующей армии.

Голос его звучал размеренно и четко, слова вылетали отрывистые:

- Я был бы счастлив добавить, что я приветствую вас от лица тех армий, которые там, на границах, стоят твердой непоколебимой стеной, защищая русскую территорию, достоинство и честь России, но с глубокой скорбью я должен добавить и открыто заявить, что у меня нет уверенности, что русская армия исполнит без колебания свой долг перед родиной.

В зале повисла тяжелая тишина.

2

Генерал Корнилов не видел зала. Не воспринимал рева и клекота одной ее половины и мертвой тишины - другой. Его не возбуждали ни величественность момента, ни торжественный блеск позолоты и хрусталя. Он внутренне клокотал от ярости и лишь силой воли не давал этой ярости прорваться наружу разносным ли ударом кулака по кафедре или полновесной, матерной бранью. А стоили все эти скопом и того и другого!..

Вчера, ступив на московскую землю, он чувствовал себя триумфатором. Чувствовал и в час проезда от вокзала к Кремлю, и в момент коленопреклонения перед Иверской. И по возвращении, когда начал принимать в своем вагоне посетителей.

Но вот тут как раз и началось. Нет, осечка произошла не на Каледине: атаман остался верен своему слову. От имени всего казачества, всех двенадцати войсковых округов, подтвердил, что поддерживает главковерха полностью и во всем. Однако уже в разговоре с Алексеевым Корнилов почувствовал: старый генерал начинает крутить. Понять штабиста можно: завидует такому быстрому возвышению бывшего своего подчиненного, еще год назад одного из сотен неизвестных командиров. Тогда Корнилов предложил прямо: не желает ли Алексеев стать военным диктатором?

- Нет, Лавр Георгиевич, - ответил тот, - я стар и не подхожу для руководства насильственным переворотом. Руководящая роль могла бы принадлежать вам. - И добавил: - Хочу между тем сообщить, что министр-председатель усиленно ищет вам замену и даже предлагал мне пост главковерха, так что время хотя еще и не настало, но уже на исходе.

- Почему не настало?

- Я солдат, а не политик, выслушайте мнение более осведомленных.

Объявившийся за ним следом Пуришкевич дергался, взмахивал руками, на руке взблескивала браслетка, кричал: