Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 19

Уже в день подписания мира, 2 февраля 1920 г., В.И. Ленин подчеркнул его «громадное всемирно-историческое значение». Это был первый мирный договор Советской России с участником антисоветской интервенции. Факт его подписания воспринимался залогом того, что за ним последуют другие мирные договоры, а иностранная военная интервенция потерпит неизбежный крах.

Нарком иностранных дел РСФСР г. В. Чичерин на заседании ВЦИКа 4 февраля 1920 г. обратил внимание на то, что договор с Эстонией стал генеральной репетицией соглашения с Антантой, первым опытом прорыва блокады и первым экспериментом мирного сосуществования с буржуазными странами ^{393}.

Для эстонских коммунистов договор не означал утраты веры в успех своей борьбы за советскую власть и отказа от революции. В Манифесте Коммунистической партии Эстонии к эстонскому трудовому народу по поводу Тартуского мира говорилось: «Тартуский мир загнал эстонский отряд всемирной контрреволюции в его национальные границы. Это частичная победа международного рабочего класса, которая соответствует нынешнему состоянию его сил. Жизненные интересы эстонских трудящихся и их задачи заключаются в том, чтобы добить контрреволюцию в пределах Эстонии… Мирный договор не означает смены классовой войны классовым миром!» ^{394}

В.И. Ленин, придерживавшийся аналогичной точки зрения, видел в мирных договорах с государствами национальных окраин России ещё и важное условие расширения там социальной базы сторонников советской власти. Он, в частности, писал: «Именно признанием независимости государств польского, латышского, литовского, эстляндского, финского мы медленно, но неуклонно завоёвываем доверие самых отсталых, всего более обманутых и забитых капиталистами, трудящихся масс соседних маленьких государств. Именно таким путём мы всего вернее отрываем их из-под влияния “их” национальных капиталистов… ведём их к полному доверию, к будущей… Советской республике» ^{395}.

Говоря о реакции буржуазного лагеря Эстонии, важно отметить, что его представители признавали факт доброй воли советского правительства. Например, министр иностранных дел Я. Поска отмечал: «…При оценке заключённого мира не следует забывать, что большевики пошли на мир в то время, когда у них не было в этом необходимости в военном отношении: Колчак был разбит, Деникин почти разгромлен, и в момент заключения мира у большевиков не было крупного противника, кроме Врангеля, собиравшего свои последние силы на Крымском полуострове» ^{396}. Вместе с тем признание этого факта вовсе не означало готовности эстонской этнократии к созданию нормальных политических отношений с Советской Россией. Хотя В.И. Ленин заботился о том, чтобы представителем советского государства в Таллине было назначено подходящее лицо, первоклассный работник ^{397}, этого было явно недостаточно для установления дружественных связей с Эстонией. Решая первостепенную задачу укрепления буржуазной власти в стране, эстонские национальные элиты стремились к совсем другим союзам. На Советскую страну они смотрели с опаской и подозрением, ориентировались на западные державы, не оставлявшие надежды на новую военную интервенцию, и в соответствующем духе промывали мозги «отсталым», «забитым» и «обманутым» трудящимся массам, о завоевании доверия и переориентации которых на будущую Советскую республику думал В.И. Ленин, признавая независимость буржуазной Эстонии.

Послесловие

Как же сказалось на судьбе прибалтийских народов (в первую очередь эстонцев) международное соперничество за достижение торгового и военно-политического господства на Балтике? Почему коренное население осталось вне поля русского цивилизационного притяжения? И какие выводы можно сделать из опыта российской политики на прибалтийской окраине применительно к современности?

Начнём с того, что древние эстонцы и латыши были более молодыми этносами по сравнению со своими соседями и отставали от них в политическом, экономическом, военном и культурном отношениях. Поэтому они неминуемо становились лёгкой добычей для более сильных народов, стремившихся к территориальным приращениям и обогащению.

Ещё не успев соединиться в государственное целое, эстонские племена были данниками древнерусского государства, проложившего от Пскова и Новгорода важный торговый путь к Балтийскому морю. При этом взимание дани не сопровождалось вмешательством в местные дела этих языческих племён, навязыванием русского уклада жизни и православия. На Западной Двине, вдоль которой селились древние предки латышей, господствовали полоцкие князья. Об этом времени сохранились предания, позволявшие русским государям смотреть на прибалтийские земли как на свою «отчину» и «дедину». Однако с вступлением Руси в период феодальной раздробленности и нашествием монголов прежние позиции русских князей на балтийской окраине ослабевали и в образующийся геополитический вакуум хлынули представители германского мира — датчане, шведы, немцы. Последним удалось наложить свой национальный отпечаток на прибалтийские земли.

Эстонцы и латыши имеют длительную и во многом трагическую историю отношений с немцами. Прологом к этой трагедии стало прибытие в Прибалтику вслед за немецкими купцами крестоносцев, которые за относительно короткий промежуток времени (25 лет) крестом и мечом покорили её всю, создав на завоёванных территориях немецкую колонию — Ливонию. Они отняли у покорённых племён землю, собственность, веру отцов и превратили их в своих рабов, обращаясь с ними так же жестоко, как было принято обращаться с рабами в то время. Победители и побеждённые, немцы и ненемцы — вот деление, которое в течение многих веков знал балтийский берег. Первым — все привилегии и богатое кормление от доходов и дани, другим — бесправие и постоянный труд на пользу победителя. Немцы, как они это всегда делали при покорении других народов, уничтожили элиты завоёванных племён, а также самые непокорные элементы в их среде и на столетия затормозили развитие коренных этносов. Из века в век они оставались только рабами немцев, не имея своей истории, своих королей, своей образованной прослойки. Обращение в католичество, а затем в лютеранство было формальным и служило главным образом геополитическому закреплению территории за германским миром.

Однако с той поры, как Прибалтийский край был включён в пределы России, наметилось улучшение в положении местного населения, которое благодаря мощи и силе Российской империи два века не знало войн, не подвергалось риску исчезновению как этноса, как это, например, произошло со славянами Северной Германии, и могло под русской защитой пользоваться плодами культуры.

В целом же, следует признать, улучшение было не одномоментным, а растянутым во времени. Дело в том, что при Петре Великом русские вступили в завоёванные области не под собственным культурным и цивилизационным знаменем, как это делали в старину наши князья и цари, а сохранили здесь прежний остзейский порядок: немецкое управление, немецкий язык, протестантское вероисповедание, заповедные привилегии немецких баронов, включая монопольное право собственности на землю, т.е. согласились с существованием государства в государстве, несмотря на то что остзейский порядок тяготел к германскому миру и работал на обособление Прибалтийского края от России. И это стало первым основополагающим фактором, который сыграет свою роль в процессе отпадения Прибалтики от российской имперской территории.

Сохранение остзейского порядка ставило имперскую власть в сложные отношения с местным населением края, которое оказалось как бы под двойным подданством: немецких баронов и русского императора, причём власть относительно небольшой горстки пришлого немецкого населения была абсолютной благодаря сосредоточению в руках немцев всей собственности края, а также по причине значительного представительства немецкого элемента в российской элите. В этих условиях все упования эстонцев и латышей были направлены на освобождение от деспотического всевластия баронов и переход под непосредственную единодержавную власть русского царя. Баронов ненавидели, перед царём благоговели, связывая с ним надежды на избавление от немецкого невыносимого ярма. Таким образом, предпосылки для племенного срастания края с внутренними губерниями России были налицо, но, так как это движение шло снизу и опорочивалось баронами как бунт, им не спешили воспользоваться. И это был второй факт, который помешает установлению нерушимых связей Прибалтики с Россией.