Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Углубленным в такое чтение карт его застала раз вечером Аночка. Она вошла в кабинет, забыв постучать, и остановилась в замешательстве, потому что Кирилл принял ее за свою помощницу и спросил, не подымая головы, - в чем дело? У него свисали на брови отросшие волосы, казавшиеся чернее обычного в низкой тени абажура, а ровный сжатый рот и подбородок сильно освещались лампой, и было видно, что он не брит.

- Ну, в чем же дело? - повторил он громко и оторвался от карты.

Почти сейчас же он выбежал из-за стола к Аночке, схватил ее руку и, только поздоровавшись, сказал другим, нетвердым голосом:

- Вы как здесь очутились?

- Мне сказали - можно... Нельзя, да?

- Можно, можно! Я не к тому. Я не понял, откуда вы взялись. Я вас ждал... То есть хотел повидаться с вами. Насчет одного дела... очень надо...

Он говорил быстрее, чем всегда, и уже заметил, что путается. Как на спасительную надежду, он оглянулся на карты и, снова ухватив Аночкину руку, повлек нежданную гостью к столу.

- Откладывал разговор со дня на день - нет и нет времени. И как хорошо, что вы пришли. Смотрите, кстати, что происходит.

Он держал ее левой рукой, а правую протянул над картой, застилавшей весь стол.

- Это - Волга. Видите? Вот уже где наша флотилия. Еще денек - и Камышин наш. Понимаете? Врангель пятится. А отсюда нажимает наша кавалерия (он показал на запад и надавил на плечо Аночки, тесня ее влево). Конный корпус Буденного. Слыхали? Нет? Вот он куда нацелен, видите? Против донской конницы Сутулова. Если мы ее опрокинем, то получится...

Он еще потеснил Аночку, она вдруг отстранилась, он взглянул на нее и сказал потише:

- Словом, получится очень хорошо.

Он говорил ей только о том, что его возбуждало и обнадеживало, умалчивая о скрытой тревоге сердца, и не поднимал глаз к северу карты, чтобы не толкнуть Аночку к тому же. Рассказывая же об отрадных событиях на Волге, он все время непроизвольно думал об угрозе событий к северо-западу от Саратова - на Тамбовщине, потому что мамонтовцы буйствовали к этому дню уже в Козлове, прямая дорога на Москву была перерезана и связь оставалась только кружным путем, через Пензу. Он решил непременно отвести Аночкино внимание от этих омрачающих событий, был уверен, что скрывает от нее именно эти события, ничего, кроме них, и не признался бы, что не меньше озабочен тем, чтобы скрыть свое волнение от неожиданной ощутимой близости Аночки.

Он копнул свои карты, вытащил наверх маленькую и опять подвинулся к Аночке.

- Это я показывал направление Камышин - Царицын. А смотрите западнее. Наша другая группировка. Фронт пять дней назад, видите? А вот какой клин мы вколотили. Вот красная линия. Здорово, а? Если так пойдет дальше, то через неделю мы - в Купянске. Смотрите.

Он хотел слегка нагнуть Аночку к столу, но она сказала:

- Я хорошо вижу. Только почему в Камышине мы будем через день, а в Купянске через неделю? Ведь до Камышина вон еще сколько, а Купянск совсем рядом.

- Да, - сказал Кирилл, немного отходя в сторону, - это, конечно, большая неприятность. Но тут главное осложнение в том, что... карты разных масштабов. (Он потрогал свою небритую верхнюю губу.) На маленькой карте и далекое кажется близко.

- Значит, надо воевать по маленькой карте, - улыбнулась Аночка.

Он засмеялся. Она спросила и деловито и озорно:

- Вы говорите - собирались меня увидеть. Чтобы посвятить в стратегию, да?

- Нет, без всякой стратегии.

- Ну, как же так, если вы - стратег?

- Плохой стратег. Иначе я воевал бы по маленькой карте... с вами, во всяком случае.

- Вы собрались со мной воевать?

- Не с вами, собственно, а за вас.

Она опять улыбнулась не лукаво и не озорно, а с торжествующим удовольствием женщины, которая наслаждается тем, что шутя привлекла к себе все внимание мужчины. Но она в тот же момент как бы одернула себя и отклонила наивное кокетство разговора:

- У вас правда дело ко мне? Я тоже пришла по важному делу.

- Мне нужно поговорить с вашим братом.

- С Павликом?

- Насчет его приятеля - Вани Рагозина. Помните - Рагозин, у которого вы хлопотали о деньгах, тогда... с Цветухиным? Так вот, у него есть сын...

- Странно... - почти в смятении перебила его Аночка. - Как это совпало! Я - тоже по поводу Павлика. Он пропал.

- Пропал?

- Третьего дня поутру ушел и больше не возвращался.

- И вы искали его?

- Отец заявил в милицию, расспрашивал, кого мог, на берегу...

- Может, что-нибудь известно Дорогомилову?

- Арсений Романович говорил со всеми товарищами Павлика и ничего не узнал... Никаких следов. Ужасно.

- Ну, разумеется, - сказал Кирилл грубовато, с желанием подбодрить Аночку, - вам, поди, бог знает что лезет в голову: исчез, погиб, и еще что! Просто удрал на фронт. Он же грозил, что удерет.

- Но ведь это не утешение! Он совсем маленький и - конечно - не снесет головы.

- Вы что, серьезно думаете, что таких вояк пропускают на фронт?

- А как же, если он туда убежал?

Она взялась за спинку стула и опустилась неожиданно тяжело для своего легковесного хрупкого тела.

- Послушайте, Аночка, - начал Кирилл, но она не дала ему говорить.

- Я знаю, что я, я виновата! При маме этого ни за что не случилось бы! Она так любила Павлика! А я совсем забросила его. Ведь он ребенок, понимаете, он еще совсем ребенок!

Она уткнула лицо в острый сгиб своего локтя, по-прежнему держась за спинку стула.

- Вы сама ребенок, - сказал Кирилл, подходя к ней ближе.

Это будто разжалобило ее, она обиженно пробормотала себе в руку, едва не всхлипывая:

- Я хотела позвать вас на репетицию, у нас скоро генеральная репетиция, а теперь я знаю, что провалюсь, знаю, знаю, непременно провалюсь!

Он договорил еще суровее, боясь, что вдруг она расплачется:

- Не выдумывайте. Какое событие - репетиция! Прекрасно сыграете свою Луизу, или кого там? И я еще буду вам хлопать. Подумаешь! Невидаль какая Луиза! Я хочу сказать - ничего не стоит сыграть вашу эту Луизу. А Павлика... Я должен был разыскивать одного, ну, буду разыскивать двоих. Уверен, его притащат к вам с милицией. Не первый такой герой.

Аночка приподняла голову.

- "Не первый такой герой! Разложить бы да всыпать пару горячих!" сказала она, очень похоже подражая упрямому баску Кирилла, и он отвернулся, чтобы сохранить серьезность.