Рыцарство

3. По отношению к самому себе у рыцаря имелось только одно, но, пожалуй, самое тяжелое, обязательство: всегда быть верным себе и добровольно данной им клятве — в общем, всему тому, что сделало бы честь мужчине.

Без сомнения, нас, в свою очередь, обвинят в желании свести рыцарский идеал к имеющей магический характер цифре. Отметим для тех, кто имеет тягу к символам и скрытым смыслам (например, три — от Святой Троицы; четыре — огонь, земля, воздух и вода; пять от пятиконечной звезды; шесть — от печати Соломона; семь — из древнееврейской религии; и так далее), что дело тут не в ней. Кроме того, этот «треножник», на котором, как мы полагаем, покоился весь институт рыцарства, стал и моральной основой для его преемника — знати. Известен знаменитый лозунг дворянства, которым второе сословие в государстве, вплоть до своего исчезновения, любило характеризовать себя: «Моя душа принадлежит Богу, жизнь — королю, а честь — мне». В этой краткой формуле находим три принципа, покоившихся, как мы отметили выше, в основе рыцарства.

Далее же, но в другой главе, мы установим, что этот «треножник» встречается и в современном мире, который в незначительной степени унаследовал великую рыцарскую мечту. Речь идет о скаутском движении, главным образом о его христианском течении, а точнее — европейском католическом скаутском движении.

В день своего посвящения оруженосец публично клялся быть верным этим трем принципам рыцарского кодекса. А именно при совершении самой церемонии, происходившей в мирное время и посреди торжественных и помпезных праздников согласно существовавшему ритуалу (если не сказать — бывшему тогда в моде), будущий рыцарь клялся, положив руки на Евангелие, произнося условия этого торжественного обещания, сводившиеся, в конце концов, к одной фразе, которую находим в понтификалии епископа Гильома Дюрана: «Esto miles pacificus, strenuus, fidelis et Deo devotus» (Будь рыцарем миролюбивым, отважным, верным и преданным Богу).

Но что происходило, когда церемония совершалась на поле боя, когда не было времени для продолжительных речей? В таком случае клятва сводилась к простейшему выражению: всего несколько слов. Казуисты — например, епископ Шартрский Иоанн Солсберийский, написавший трактат «Policraticus» около 1260 г., — утверждали даже, что слова в этом случае бесполезны: факт вручения меча и жест удара означали, что рыцарь и без клятвы должен отныне соблюдать все остальные обязательства, так как это являлось неотъемлемой частью рыцарского звания.

Юноша, выходец из воинского сословия, пройдя суровое обучение, в ходе великолепной церемонии, где присутствовал его государь, или в простом убранстве домашнего торжества, становился рыцарем. Сопоставляя рыцарский идеал с самыми банальными повседневными требованиями жизни, этот молодой рыцарь очень быстро постигал, какая глубокая пропасть разделяет мечту и реальность. Ему предстояло встретить на своем пути неудачи, перенести личные поражения, испытать разочарования. Могло статься, что однажды он окончательно утрачивал свои юношеские мечты. Учитывая, что рыцарство было, по крайней мере, в принципе, званием, а не занимаемым положением, что же происходило с таким человеком? И как выходили из рыцарских рядов, доступ в которые был таким ограниченным?

Как и всем, кто стремится разобраться, чем же являлся институт рыцарства, нам придется повториться. Если истоки происхождения рыцарства для нас по-прежнему и, наверное, навсегда остаются сокрыты пеленой, покрывшей все раннее Средневековье, если ритуал посвящения в рыцари, особенно некоторые из его жестов, нам мало понятен, условия, при которых утрачивали рыцарское звание, также являются сейчас практически неизвестными. Литература об этом вопросе незначительна: несколько слов в трех или четырех песнях о деяниях и намеки в церемониалах. Лишь Лакюрн де Сент-Палей в «Записках о старинном рыцарстве», работе, которая, хоть и написана в XVIII в., тем не менее является серьезным исследованием о рыцарстве, раскрывает этот вопрос с недостаточной точностью, посвятив утрате рыцарского звания лишь три страницы. Однако автор «Записок» не привел в своем рассказе ни одного доказательства; кажется, что в данном случае нехватка документов была частично восполнена его воображением. П. Оноре де Сент-Мари в его «Рассуждениях» пишет лишь о ритуале лишения звания, относящегося к эпохе, когда рыцарство отмирало (XV–XVI вв.).

Представляется, однако, что в процессе утраты рыцарского звания можно последовательно рассмотреть следующие этапы:

а) Причины лишения рыцарского звания.

б) Церемониал лишения рыцарского звания.

а) Причины лишения рыцарского звания

Здесь мы осветим известные нам немногочисленные причины, служившие основанием для утраты рыцарского звания. Вплоть до XII в., периода, когда рыцарство достигло своего расцвета, хроники не содержат никакого описания церемонии лишения звания, которой бы подвергся какой-нибудь известный рыцарь — скорее всего потому, что подобные случаи являлись большой редкостью. Конечно, подобное происходило не по причине высокой нравственности рыцарей. В то время мужчины были жестокими, и если христианство заставило их преклонить колени, то и тогда они тем не менее все же поднимались, чтобы совершать дурные поступки. Если публичные церемонии лишения рыцаря его звания оказывались немногочисленными, то исключительно лишь потому, что их нежелательно было предавать огласке.

Так поразмышляем же над этим вопросом. По мнению своих товарищей по оружию, рыцарь заслуживал лишения своего рыцарского звания из-за неблаговидного поступка или вследствие предвзятого мнения. Вероятнее всего, что рыцаря чаще всего упрекали в вероломстве (нарушение вассальной клятвы), когда он переходил из одного лагеря в другой. Полагаем, что никогда в рыцарском сословии, не только в европейском масштабе, но даже в пределах одной провинции, не существовало единства по вопросу отказа человеку в ношении этого звания из-за подобной причины. Того, кого одни считали предателем и изменником, их противники по-прежнему считали рыцарем. Легендарный Ганелон, если б только ему удалось избежать мести Карла Великого и сумей он объединить врагов великого императора, всегда считался бы басками доблестным и верным рыцарем. Суровому ритуалу лишения звания мог подвергнуться лишь тот, кто остался в руках людей, которых он предал, однако чаще всего измена раскрывалась, когда перебежчик находился уже в лагере противника. Возможно, однако, единодушному осуждению подвергался человек, отрекшийся от христианской веры, чтобы перейти на службу к сарацинам, ренегат. Но ведь когда отступничество становилось очевидным, ренегат целый и невредимый находился в стане последователей учения Магомета. Также большинство случаев лишения рыцарского звания, являвшихся, однако, чрезвычайно редкими, могли представлять собой политическую месть людям, оступившимся или оказавшимся невезучими.

Тем не менее выходит, что неписаный рыцарский кодекс все-таки предусматривал утрату рыцарского звания. Такой процедуре подвергался рыцарь, постоянно нарушавший законы своего сословия. Как мы видели, эти законы касались всех сторон жизни — религиозной, общественной и личной — человека, посвящаемого в рыцари. Поэтому надо было быть человеком без страха и упрека, чтобы стать рыцарем, не уклонявшимся от выполнения своего долга. В конце концов, так как рыцарство являлось неразрывно связанным с войной и феодализмом, основными причинами лишения рыцарского звания, помимо вероотступничества (что случалось довольно редко), были предательство в бою и измена сюзерену.

Итак, логично будет предположить, что публичная процедура лишения рыцарского звания была чрезвычайно редким явлением. Заметим также, что изгнание из рыцарских рядов происходило не по специфическим, свойственным рыцарству причинам, но, скорее всего, по военным или феодальным мотивам. Наконец, кроме случая с вероотступниками, рыцарь, лишенный своего звания, был таковым только для небольшой части рыцарского сословия. Можно предположить, что неспособность для рыцарства окончательно исключить из своего братства человека, не выказывавшего к его принципам должного уважения, неспособность удерживать на должном уровне достаточно высокий критерий набора в столь безупречное сословие, каким может быть подобное людское сообщество, во многом способствовало закату этого института. Слишком труднодостижимый идеал, которому часто безнаказанно изменяли, разочаровывал людей, никогда долго не выдерживавших изнуряющего и, может быть, бессмысленного сизифова труда.