Три попытки (К истории русского лже-конституционализма)

Мало того, гр. Гейден в течение того же 17 июля, когда продолжалось это ожидание, "был вновь у П. А. Столыпина, по его приглашению", и вновь пытался убедить Столыпина привлечь кн. Львова и Шипова в кабинет, ссылаясь на то, что Государь, "судя по впечатлению, вынесенному Д. Н. Шиповым из аудиенции в Петергофе, одобряет определенный искренний переход к новому курсу государственной жизни". Очень любопытен ответ Столыпина на последний довод. Он всецело подтверждает изложенное мною толкование слов Государя Шипову.

"По поводу предоставленной мне аудиенции, П. А. сказал, что Государь только расспрашивал меня, но ничего не высказывал со своей стороны, и затем П. А. {78} добавил, будто я во время аудиенции, уклоняясь от поручения по сформированию коалиционного кабинета, мотивировал свое решение несочувствием началам, возвещенным манифестом 17 октября, и преданностью идее самодержавия". Характерно это коварство, с которым использованы здесь верноподданнические заявления Шипова, известного противника конституционализма, "конституционалиста по приказу Его Величества". Один этот маленький штрих приподнимает завесу над той тонкой игрой, которой свои вовлекали чужих в невыгодную сделку, пытаясь связать их и скомпрометировать соучастием - и ничего не уступая взамен. Тут только и гр. Гейден пришел к приведенному выше меткому сравнению этой игры с приглашением общественных деятелей на роль мнимых детей при дамах демимонда.

VI.

"Не запугаете" - "не обманете".

Не дождавшись ответа до позднего вечера 17 июля, Шипов уехал в Москву: его обычный жест в таких случаях. Однако же, Столыпин знал приличия, и письмо было написано и даже послано в гостиницу {79} "Франция". Как и следовало ожидать, Столыпин и не думал продолжать разговора о вступлении в министерство. Он просто принимал письмо за отказ и выражал "душевное сожаление", что не мог получить "ценного и столь желательного сотрудничества". Это было искренне, даже если понять "ценность" и "желательность" в смысл аналогии графа Гейдена. Менее искренна была дальнейшая аргументация, изложенная в небрежно спешной и отрывочной форме. "Я не признаю никаких уступок, ни больших, ни маленьких".

Смертная казнь, амнистия зависят от "свободной воли монарха"; портфель внутренних дел - от него же: "пока, видимо, Государь еще не освободил меня от этой ноши". А приблизить созыв Думы? "Конституционалист" Столыпин читает тут урок неконституционалисту Шипову: это "противоречило бы основным законам", столь же дорогим Столыпину, как и "свободная воля монарха". Не удерживается Столыпин и от ядовитого и насмешливого напоминания: ведь был момент, когда он "говорил о сформировании вами (Шиповым) министерства". Нужно подразумевать: тот случай вы прозевали. А теперь, когда "я предлагал вам и кн. Львову войти в мой кабинет", вы тоже "рассудили иначе". Надо читать: на себя и пеняйте. "Я вам, во всяком {80} случае, благодарен за откровенную беседу". Читайте: на которую, как и Государь, я не ответил вам тем же.

В своих воспоминаниях Д. Н. Шипов продолжает полемизировать с письмом П. А. Столыпина. Он отмечает "отсутствие искренности и откровенности", "софизмы" и "недостойные отговорки". Но весь основной тон письма, тон торжествующей иронии, видимо, от него ускользает. Он добросовестно рад не только тому, что, наконец, с него снята ответственность за отказ, но даже и тому, что, по-видимому, ему удалось убедить Столыпина, что брать Шипова и Львова в столыпинский кабинет не следует.

"Письмо П. А. Столыпина успокоило наше самочувствие, выяснив определенно принципиальную невозможность нашего участия в формируемом им министерстве, что, очевидно, было понято им самим, так как, говоря в своем ответе, что "в общим чертах в программе мы мало расходимся" он, тем не менее, не вызывает нас более на продолжение переговоров". Друзей Шипова оказалось еще труднее убедить, что они, - лишние. Из записок Шипова видно, насколько должен был еще возрасти цинизм Столыпина, чтобы сперва граф Гейден, затем

H. H. Львов и, наконец, М. А. Стахович, пришли к столь, казалось бы, {81} несложному заключению. 20 июля Стахович писал Д. Н. Шипову: "К общему удивлению ты оказался наиболее правым (в прямом, а не политическом значении слова). А. Ф. Кони дважды отказывался, потом уступил, наконец вчера отказался окончательно. Столыпин поехал с этим известием в Петергоф и вернулся неузнаваемым. Объявил, что свободных только два портфеля; что Щегловитов очень нравится Государю; что принимает программы только капитулирующее правительство, а сильное само их ставит и одолевает тех, кто с ним не согласен; что если большинство совета будет у общественных деятелей, то, значит, он пойдет к ним на службу, и т. д., и т. д. Словом ты прав: все хотят оставить по старому, не задумываясь о грядущих выборах и не желая в сущности ни в чем обновиться, а радуясь семимесячной отсрочке. В результате всего этого, убежденные в своей мощи, которую наглядно подтверждают события в Свеаборге, в Самаре, в Кронштадте, бунты на броненосце "Память Азова", в Ревеле и где-то на Кавказе, кроме обычных грабежей и убийств, от которых правительство, конечно, не призвано защищать, - они приглашают в министры Н. Н. Львова и А. И. Гучкова, для чего последние вызваны сегодня в семь часов вечера в Петергоф.

{82} Едут, чтобы отказаться, ...но с намерением высказаться откровенно".

Итак, теперь, после Муромцева, после Шипова, все еще "приглашают в министры" общественных деятелей третьей категории, - и даже они "едут, чтобы отказаться". Правда, они все еще собираются "высказаться откровенно", в расчете - не то кого то в чем то убедить, не то облегчить душу. Увы, и эта "откровенность" превращается в очень своеобразную форму уступчивости перед лицом власти. 25 июля об этом ехидно сообщает "Новое Время" в официальном сообщении. Оказывается, что общественные деятели не вошли в кабинет потому... что не столковались между собой! Они "желали составить группу лиц, единомышленных, которые должны были войти в правительство, но это им не удалось; отдельные же общественные деятели, из которых H. H. Львов и А. И. Гучков были приняты Его Величеством в продолжительной аудиенции, полагали, что они, в целях мирного проведения реформ, могут оказать большую пользу, не уходя в настоящую минуту от общественной деятельности, которая им свойственна и которая требует мобилизации всех трезвых общественных сил".

Другими словами, последние отказавшиеся изъявили готовность служить {83} правительству не в качестве министров, а в качестве депутатов. Роль, сыгранная в этом направлении А. И. Гучковым, общеизвестна. Какова была та реальная обстановка, при которой власть отказалась от сотрудничества общественности в кабинете, а часть общественности пошла на сотрудничество с властью в формах "лжеконституционализма", - очень хорошо объяснено в следующих словах Д. H. Шипова. "Указываемое М. А. Стаховичем успешное подавление революционных вспышек, сравнительно спокойное настроение широких общественных кругов и полное отсутствие какого либо влияния на население "Выборгского воззвания". устранили, по-видимому, опасения П. А. Столыпина, возбужденные ожидавшимся им широким общественным противодействием его политике, и он поспешил отказаться от намерения привлечь в свой кабинет общественных деятелей".

VII.

По пути "великих потрясений".

По поводу записок Д. H. Шипова было недавно высказано предположение, что если бы русская интеллигенция оказалась более {84} уступчива и если бы старое земство сыграло ту роль умеренного центра, на которую ему давала право его деловая опытность, то весь ход русских событий мог бы сложиться иначе.

Не буду отрицать вредных последствий интеллигентского максимализма, с которым и мне лично приходилось немало бороться. Но ведь говорящие так забывают, что власть не могла сговориться не только с максималистами. Муромцев даже понравился своей умеренностью, Шипов от его имени обещал вполне приемлемую программу, был поощрен и обласкан, а в результате оказалось, что с ним вели просто двойную игру. Шипов, как кандидат, был еще более сговорчив; он не только не отказывался, но почти навязывал себя. H. H. Львов и Гучков были еще податливее и твердо уверовали в политическую честность и личную прямоту Столыпина. И все-таки, из всей этой готовности служить - ничего не вышло.