Распутин

Более правдива и более интересна для понимания отношений Распутина с женщинами исповедь Хионии Берландской. Она ушла от изменявшего ей мужа, и тот покончил с собой, оставив у нее чувство вины. «С таким чувством жила и страдала, все время была в работе, посте, не спала и не ела, ходила, не отдавая отчета, что на мне надето… дошла до того, что не могла стоять в церкви, от пения делалось дурно… Так жила постоянно одинокая, без улыбки, с тяжким камнем». Подруга предложила ей "познакомиться с одним человеком, мужичком, который очень успокаивает душу и говорит сокровенное сердца… Я захотела его видеть… Звонок. Торопливо раздеваясь, быстро, быстро подбежал ко мне человек с особенным взглядом, положил руку на темя головы и проговорил: «Ведь у Господа были ученики, и то один из них повесился, так это у Господа, а ты-то что думаешь?» Глубоко вошла эта фраза в мою тайну души и как бороздой раскопошила и встряхнула. Я как-то ожила: сказано было так твердо, как бы снялось горе с меня этими словами… Я хотела еще видеть его… Хотелось знать, что в нем и кто он… Мне уже хотелось расправить свое скорченное нутро, как замерзшему воробью — крылья в тепле…

Меня ласкал он, говорил, что грехов на мне нет… и так постепенно у меня созрело убеждение полного спасения и — что все мои грехи он взял на себя, и с ним я в раю… Кто уходил от него, те, по его убеждению, не спасались как отступники от Святого. Я стала жить: явилось сознание жизни христианской, желание исправиться и следить за собой… Я уже ходила в церковь… Меня мучило то, что я пользуюсь любовью учителя, научаюсь духовной жизни и беру с усладой, а к самому ему не влекло…

Мои родные, видя во мне перемену от смерти к жизни… решили пустить меня с моим сыном в Покровское… Ехали Григорий, одна сестра, я и сын. Вечером, когда все легли — но, Господи, что вы должны услышать, — он слез со своего места и лег со мной рядом, начиная сильно ласкать, целовать и говорить самые влюбленные слова и спрашивать: «Пойдешь за меня замуж?» Я отвечала: «Если это надо». Я была вся в его власти, верила в спасение души только через него, в чем бы это ни выразилось. На все это: поцелуи, слова, страстные взгляды, на все я смотрела как на испытание чистоты моей любви к нему, и вспомнила слова его ученицы о смутном испытании, очень тяжком. Господи, помоги. Вдруг он предлагает мне соблазниться в грешной любви, говоря, что страшно меня любит и что это будет тайна… Я была тверда, что это он испытывает, а сам чист, и, вероятно, высказала, потому что он предложил мне убедиться, что он меня любит как мужчина — Господи, помоги написать все, — заставил меня приготовиться как женщине… и начал совершать, что мужу возможно, имея к тому то, что дается во время страсти…

Он совершал тогда все, что ему надо было, полностью, я томилась и страдала, как никогда, но я же и молилась, и всю себя отдала Господу. Господу известно, что было со мной… я только помню мимолетное, но глубокое чувство горечи и боли осквернения моего чего-то драгоценного. Но я стала тотчас же молиться, увидев, что Григорий кладет бесчисленное множество поклонов земных с его всегда какой-то неестественной быстротой… Моя страсть эта улеглась и как бы уснула…

Утром и днем Григорий очень ласкался и этим возбуждал ревность в сестре, даже большое огорчение. Вечером лег с ней, я молилась за нее. Потом опять пришел ко мне с тем же и сказал, что у него не было еще ни одной, которая перенесла бы так твердо, и что каждую, на которую он надеется, «испытывает». Я спрашивала: «Неужели нельзя иначе исцелить эту страсть в нас?» — и он отвечал: «Нет». Я ему сказала: «Значит, вы особо от всех святых, прежде бывших, призваны исцелить нас преимущественно от первородного греха, так увлекшего все человечество?» Ему очень понравилось мое определение, он ответил: «Вот истинно ты сказала».

Когда то же самое повторялось потом, Хиония видела в этом доказательство, что в ней «страсть» все никак не хочет умирать, тогда как «у него же для меня, в сознании моем, было все убито и все снято». Она описывает и сцену в бане, и как укладывались спать все вместе, добавляя, впрочем, что «дурного ничего не было».

"Хиония, вдова офицера, обиделась на меня за то, что я про ее отца сказал, что он будет в аду вместе с чертями угли в печи класть, — якобы жаловался Распутин Илиодору. — Обиделась, написала про меня разной чуши целую тетрадь и передала царю. А царь вот вчера пригласил меня и спрашивает: «Григорий, читать эту тетрадь али нет?» Я спрашиваю: «А тебе приятно читать в житиях святых, как клеветники издевались над праведниками?» Он говорит: «Нет, тяжело». «Ну, как хочешь, так и делай». Николай взял тетрадь, «разорвал на четыре части и бросил в камин».

При несомненной искренности этой тетради не надо забывать, что она написана не только с оправданием собственной чувственности, но с горечью и разочарованием — тогда как большинство «сестер» Распутина навсегда сохранили первое чувство возвращения «от смерти к жизни». Далеко не из всех изгонял Распутин «блудного беса», но для некоторых эмоциональных женщин отдача себя «духовному» чувству кажется неполной без отдачи «всей себя».

«Когда ты в духе, плоть умирает», — объяснял Распутин, а раз его «плоть» это только «передаточный механизм», через который Бог делает свою работу, то ученицами Распутина сделан был вывод, им самим усвоенный: «Люди делают грех, а он тем же только освящает и низводит благодать Божию!» Так говорила Ольга Лохтина, юродствующая генеральша, а Акилина Лаптинская, променявшая монастырь на секретарство у Распутина, упрекала двух отрицавших близость с ним москвичек: «Если бы это было так, это ваше счастье было бы… Думаем: согласились московские барыни благодать принять, а вы в обиду». Те поклонницы, кто не принимал «теорию благодати», могли считать, что падением «старца» дьявол хитроумно искушает крепость их веры — и потому Распутина следует тем более почитать.

Как общее место повторяется о «растлении» и «изнасиловании» Распутиным женщин. Председатель Государственной Думы Родзянко утверждал, что в его «распоряжении находилась целая масса писем матерей, дочери которых были опозорены наглым развратником». Однако ни одного примера не приводит, да и вообще в своих эмоциональных воспоминаниях часто выдает слухи за факты. Известны только три случая, когда девушки жаловались на «растление» их Распутиным: это дочь сибирского купца Зинаида Пепеляева, воспитанница Епархиального училища Елена Тимофеева и няня наследника Мария Вишнякова.

У Зинаиды Пепеляевой, «послушницы Ксении» — «очень симпатичной, полной, упругой, в высшей степени набожной и целомудренной» — Илиодор под угрозой отлучения от церкви выведал все подробности сношений с Распутиным. По ее рассказу, Распутин предложил ей раздеться и лечь с ним в постель — и когда она, доверяя его святости, с чистой душой сделала это, то он «радел» на ней четыре часа, успокаивая ее, что делает это с одобрения иеромонаха Илиодрра, епископа Гермогена и самого «батюшки-царя»! Эти «четыре часа» особенно потом не давали покою Гермогену с Илиодором.

Елену Тимофееву, «девицу Елену», Распутин, как пишет Илиодор, «склонил на жительство с ним». Жила она с ним несколько лет, пока они не расстались, — и она обратилась к епископу Феофану, конфиденту разочаровавшихся в Распутине поклонниц, а затем подняла шум на всю Россию «и показывала это чересчур демонстративно, шумливо как-то… — говорил Г.Л.Сазонов. — Последнее не вяжется с тяжелым личным горем… Кричат шантажистки, интриганки… Злобная мстительность, тянущаяся годы, как материал для врагов Григория, не внушает к себе доверия».

Мария Вишнякова, «Меря», как называл ее Распутин, была старшей няней царских детей. Ей было уже тридцать пять лет, когда она познакомилась с Распутиным и, «не желая выходить замуж и лишаться через это высокого придворного места, решила лечиться» у него от «блудного беса». Ездила к нему в Покровское вместе с другими поклонницами и "даже дралась с Лохтиной из-за того, кому лежать по правый бок «старца». Все тому же Феофану на исповеди она рассказала, что, прижавшись к «бесстрастному» Распутину, она «заснула» — и, воспользовавшись этим, патетически пишет Илиодор, «Григорий растлил чистую невинную девушку». Скорее всего страх потерять место при дворе толкнул ее разыгрывать из себя «жертву Распутина», она пожаловалась императрице — но была на время уволена и вольна поднимать шум.