Богдан Хмельницкий

заплатить, то дитя оставалось некрещеным несколько лет, нередко и умирало без

таинства, а молодые люди принуждены были сходиться между собою без венчанья 2).

Кроме того, имущество, жизнь крестьянина, честь и жизнь жены и детей находились в

безотчетном распоряжении жида-арендатора. Жид, принимая в аренду имение, получал

от владельца право судить крестьян, брать с них денежные пени и казнить смертью 3).

В коронных имениях положение хлопов было ужаснее, нежели в родовых, даром что

там подданные имели право жаловаться на злоупотребления. Старосты и державны,—

говорит Старовольский 4),—не обращают внимания ни на королевские декреты, ни на

коммиссии, пусть на них жалуются: у них всегда найдутся пособники выше;

обвиняемый будет всегда прав, а хлопов бранят, пугают и запугают до того, что онп

оставят дело и молчат. Если же найдется такой смельчак, что не покорится и не оставит

иска, так его убьют или утопят, а имущество его отдадут другим, угодникам панским.

Убитого обвинятъ—-будто он бунтовщик, хотел бежать в опришки (бродяги), на

границе воровство держал и т. п. «Двое старост,—продолжает тот же Старовольский,—

судились за то, что один из них посылал своих слуг бросить с моста в воду проезжих,

ограбивши их имущество, а другой брал , с купцов на ярмарке незаконные поборы

целыми кусками блаватных материй да бочками малвазии. И что же? Их отпустили и

оправдали, а иск продолжать предоставлено на их слугах, даром что за одним

старостою уже известны были прежде подобные дела». И не мудрено было поступать

таким образом старостам, когда, по известию современников, привилегию на староство

выхлопотать стоило дороже, чем сколько староство приносило годового дохода. «У нас,

— говорит тот же Старовольский, — в канцеляриях завелись неслыханные прежде

поборы — подарки ассесорам и судьям; везде подкупы; войты, лавники, бурмистры,

все на подкупе, а о доносчиках, как они подводят невинных людей, и говорить тяжело:

поймают богатого, запугают, засадят в тюрьму и тянут над ним следствие, а с него

сосут подарки и взятки. Так называемые экзаторы—собиратели податей в городах п

коронных имениях, были также грабители». «Иногда, — говорит Старовольский,—за

квитанцию возьмут больше, чем поборов соберут. Знаю я одного такого собирателя;

ему город подарил за квитанцию сто талеров,—он бросил их со стола и ногами

потоптал и не дал квитанцип, пока ему не всучили сто червонцев. Другой по Руси

ездил собирать недоимки из села в село и везде брал себе стации—полти мяса, сыр,

масло, даже рогатый скотъ

*) Hist. bel. cos. polon., 32.—Fawor. Niebiesky,

2) Hist. bel. cos. pol,, 32.—Ист. пзв. о возн. в Польше ун., 70.—Унпверс. киевск.

митр. Петр. Мог., 10.

3)

Пам. киев. ком., 1, 2, 89.

4)

Ref. obycz.

32

за ним гнали стадом. Кроме безграничного произвола, старосты или жида

подстаросты, которые не жалели людей, потому что они составляли достояние

владельца только до его смерти, в коронных имениях квартировали войска,

отличавшиеся в Польше неистовствами и бесчинствами. Наш жолнер,-—говорит

Старовольский,—не знает ни веры, ни отечества: получит от РечиПосполитой

жалованье и пропьет его в один вечер, а потом достает себе платье, упряжь и

продовольствие от убогих людей, награбит у них всякой всячины и везет в обоз, а там

раскинет палатку и продает награбленное, потом кричит на гетмана, жалуется, требует,

чтобы войско отпустили на гиберны (зимовые квартиры), получает жалованье по

четвертям и не помнит того, что получил не в зачет за четверть. Жолнеры составляют

конфедерации, расписывают самовольно квартиры, собирают на себя королевлевские

доходы, и таким образом тот, кто обязан защищать отечество, делается его разорителем.

На войну ли идут жолнеры — обдирают бедных людей; с войны возвращаются — то же

самое; одна хоругвь придет в село, грабит его, за нею другая, третья, и нет такого села,

где бы не перебывало тридцать, сорок хоругвей. Люди плачут, кричат, разбегаются».

«Много нам рассказывают о турецком рабстве,—говорит в другом месте тот же

писатель,—но это касается военнопленных, а не тех, что жительствуют у турок под

властью, обработывают землю или занимаются торговлей. Последние, заплатив

годовую дань, или окончивши положенную на них работу, свободны так, как не

свободен у нас ни один шляхтич. У нас в том свобода, что всякому можно делать то,

что захочется: от этого и выходит, что беднейший и слабейший делается невольником

богатого и сильного, сильный наносит слабому безнаказанно всякия несправедливости,

какие ему вздумается. В Турции никакой паша не может того делать последнему

мужику, иначе поплатится за то головой; и у москвитян думпый господин и первейший

боярин, и у та-' тар мурза и высокий улан не смеют так оскорблять простого хлопа,

хотя бы и пноверца; никто и не подумает об этом: всяк знает, что его самого могут

повесить перед домом обиженного. Только у нас в Польше вольно все делать и в

местечках и в селениях. Азиатские деспоты во всю жизнь не замучат столько людей,

сколько их замучат каждый год в свободной Речи-Посполитой».

Рядом с утеснением народа шло поругание православной веры. До смерти короля

Владислава, со времени введения унии, польское правительство издало десять

конституций, обеспечивавших спокойствие последователей греко-русского

исповедания *); но, во-первых, духовные считали себя в праве не слушаться никаких

конституций на том основании, что церковь выше государства, а во-вторых, эти

конституции, по самым правам польским, могли относиться только к дворянскому

сословию. Дворянин православной веры мог в своем имении или старостве построить

церковь, монастырь, покровительствовать духовным, впрочем, с опасностью

подвергнуться наезду какого-нибудь соседа, возбужденного католическим

духовенством; но там, где владелец католик и не благоприятствует веротерпимости,

там подобные конституции не могли иметь ровно никакой законной силы, ибо и

совесть, как честь и жизнь хлопов, зависела

*) Ист. взв. о вози, в Польше ун., 85—89, 101—110.

33

от произвола пана. А так как панов католической веры со дня на день становилось

больше, чем православных, то, значит, эти конституции давались в полной

уверенности, что они не могут остановить стремления лишить русских

своенародности. Владельцы захватывали церковные имения, приписанные к тем

храмам или обителям, которые находились на земле их вотчин или староств х);

обращали насильно православные церкви в унитские *); нередко толпа шляхтичей,

живших у пана, врывалась в монастырь, разгоняла и мучила иноков, принуждая к унии:

их заключали в оковы, вырывали им волосы, томили голодом, иногда же топили и

вешали. Тогда жиды, смекнув, что в новом порядке вещей можно для себя извлечь

новые выгоды, убедили панов отдать в их распоряжение, вместе с имениями, и церкви

гонимого вероисповедания 3). Жид брал себе ключи от -храма и за каждое

богослужение взимал с прихожан пошлину 4), не забывая при этом показать всякого

рода нахальство и пренебрежение к религии, за которую некому было вступиться.

Часто люди, изнуренные работою и поборами, не в состоянии были платить, а

священники, не получая содержания и притом терпя оскорбления от лендов,

разбегались; тогда приход приписывали к унитской церкви; православная церковь, если

не нужно было обращать ее в унитскую, уничтожалась, а вся святыня переходила в

руки жидов. Римско-католические духовные подстрекали отдавать православные

церкви на поругание, думая этим скорее склонить народ к унии.

В городах одни католики были выбираемы в должности 5) и, в качестве членов