Мемуары «Красного герцога»

После смерти Короля его карьера продолжала складываться удачно, и он все меньше зависел от своей жены, так что в последний год был обязан своими успехами только самому себе. Он был по природе своей подозрителен, но отнюдь не такой шарлатан, какими обычно бывают итальянцы и флорентийцы, предприимчив, смел, и даже злопыхатели, которые всегда найдутся, когда речь идет о первых лицах государства, говорили, что в деле Катле и при осаде Клермона невозможно было держаться лучше.

Его обычные шутки, направленные на своих соплеменников и слуг, которых он называл cogleone (олухи (итал.)), подверглись осуждению света, который охотно отыгрывается на подобных персонах, дай только повод.

Главной его целью было взлететь так высоко, как только позволено дворянину; второй – величие Короля и Государства; третьей – снижение влияния вельмож королевства, и прежде всего Лотарингского дома. Он говорил своим доверенным лицам, что принцы крови причиняют меньше вреда открытым мятежом, нежели интригами при дворе.

Он узнал, что его супруга стала впадать в слабоумие, года за два до своей смерти, не мог не быть в курсе того, что говорили о других ее недостатках. Он вознамерился отправить ее в Кайенский замок как сумасшедшую; однако Монтальто, их врач, отговорил его, посоветовав обходиться с ней мягко, удовлетворяя ее жадность маленькими, но приятными подарками и другими способами, не прибегая к крайним мерам.

Он страстно хотел сочетаться браком с м-ль де Вандом, которая узнала об этом через доверенное лицо маршала и выказала ему свою безусловную симпатию.

Он питал к министрам отвращение и среди них к канцлеру г-ну де Вильруа, командующему де Сийери, президенту Жанену, однако не смог покончить с ними, они платили ему тем же. Он был разочарован в хранителе печатей дю Вере, обвинил его в невежестве и неблагодарности.

Я завоевал его расположение с первой же встречи. Он сказал тогда же кому-то из своих близких, что теперь у него под рукой есть молодой человек, способный преподать урок tutti barboni (всем бородачам (итал.)). Он продолжал уважать меня, однако его расположение полностью сошло на нет, во-первых, потому, что в моем лице он встретил отпор, коего не ожидал, а во-вторых, потому, что заметил, как доверие Королевы склоняется в мою сторону; в-третьих же, оттого, что Рюслэ сослужил мне плохую службу, не упуская случая очернить меня и Барбена.

Он понял, что отношение Королевы к нему изменилось, судя по тому, как она восприняла те два предложения, которые он донес до нее через Рюслэ: он был уверен, что она откажет в обоих случаях, но она согласилась. В первый раз он попросил назначить его пожизненным послом при Его Святейшестве; во второй – чтобы ему отказали в первой просьбе и дали Феррарскую инвеституру.

То, что Ее Величество согласилась на обе просьбы, заставило его призадуматься и настаивать на моем удалении, равно как и удалении Манго и Барбена.

Со временем накапливалось его раздражение по отношению к супруге, особенно когда не стало рядом еврея Монтальто, умершего незадолго перед этим; порой он скатывался до брани, и требовалось вмешательство Королевы.

Его супруга хотела покинуть Францию, он ни за что на это не соглашался, часто повторяя, что, после того как он был всем во Франции, ему будет лучше только в casa di domino (дом Господень (итал.)), где он сможет жить в свое удовольствие. Он почти не заботился о своих родителях и соотечественниках; Франция занимала все его помыслы.

Королева и его супруга боялись, что их сглазят или отравят. Их мания достигла такой степени, что они опасались показываться на людях и избегали чужих взглядов.

Страсть к игре была его единственным развлечением в последние годы жизни; любовь оставляла его равнодушным; он мучился грыжей, так что невольно воздерживался от греха. По природе своей он был свободолюбив, обходителен, снискал привязанность со стороны немногочисленных друзей; его слуги всегда видели в нем своего господина, он достиг такой степени величия, которая обеспечивала ему постоянную любовь окружающих, а также их верность.

Пороки, отличающие представителей его нации, не проявились в нем; убийство Прувиля было скорее вынужденным, ибо сей вопрос не представлялось возможным решить полюбовно.

Что касается супруги маршала, ее звали Леонора Гай; дабы скрыть свое низкое происхождение, она изменила фамилию. Отец ее был столяром, мать – кормилицей Королевы; таким образом, она являлась молочной сестрой Ее Величества, старше той месяцев на пятнадцать или двадцать.

Они росли вместе, с годами их дружба крепла: ее верность, заботливость, стремление услужить госпоже не знали себе равных; та платила ей нежной привязанностью, к тому же она так хорошо разбиралась в том, что увеличивает красоту девиц – нарядах и украшениях, что ее госпоже казалось, будто другой такой же не сыскать в мире и что, если она потеряет эту, замены ей не найдется.

Это привело к тому, что она знала все секреты своей повелительницы. Великий Герцог ничуть не сожалел о том, что рядом с его племянницей находится такая девушка; ответы Марии принцам, желавшим побеседовать с ней, были подсказаны ей Леонорой, а Леонора внушала ей именно то, что желал услышать Великий Герцог, который таким образом направлял мысли племянницы.

Наконец, в течение долгого времени храня ее, как сокровище, которое он обещал всем, но никому не отдавал, он понял, что далее удерживать девицу без ущерба для ее репутации нельзя – она достигла двадцати семи лет, – и тут представился самый благоприятный случай устроить ее судьбу: ей сделал предложение Генрих IV, искавший мира в своем королевстве после одержанных побед.

Леонора отправилась вместе с ней и стала приближенной Ее Величества Королевы Франции, храня достоинство королевы в сердце: бедный мотылек, не убоявшийся огня, который неизбежно должен был опалить его крылья, поскольку был неотделим от того сияния, которое сопутствовало новому положению ее госпожи.

Прибыв во Францию, Леонора немедленно была признана фавориткой Королевы, которой без особого труда удалось добиться согласия на это у Короля. Склонность к Кончино, зародившаяся в душе Леоноры еще во Флоренции, вкупе с недоверчивостью к французам привели к тому, что она вышла замуж за Кончино, ставшим первым метрдотелем Королевы; сама же Леонора была ее фрейлиной.

Во всех огорчениях, испытываемых Королевой из-за любовных связей Короля, она оставалась так тесно связанной с нею дружескими узами, что ни Королю, ни ее супругу не удавалось заставить ее смолчать или помешать с издевкой обо всем рассказать Королеве, когда они невольно своим поведением оскорбляли ее; несколько раз ее чуть было не отправляли обратно в Италию – вместе с супругом.

Это отнюдь не вредило ей в глазах ее госпожи, которая после смерти покойного Короля стала в качестве регентши распоряжаться огромным королевством; вследствие чего и Леонора, и ее супруг взлетели на вершину власти, заняв такие должности, которые до них и не снились чужестранцам.

Она держалась на вершине славы с такой простотой, что не заботилась о том, будут ли считать основным действующим лицом ее или ее супруга, хотя именно она была главной причиной и основой их удачного продвижения вверх, и потому, что именно ее любила Королева, и потому, что пламя честолюбия ее супруга заставляло его поступать столь рьяно и неосторожно по отношению к Королеве, что порой маршалу не хватало необходимой ловкости, дабы достичь чего-то желаемого, она же легко доводила дело до конца; она не сообщала Королеве о своих замыслах, не подготовив ее заранее, не подослав к ней одного за другим нескольких бывших на ее стороне лиц; кроме того, она использовала и министров, что нередко оборачивалось против них самих.

С самых первых своих шагов, скорее по причине низменности своего ума, которая определялась незнатностью ее происхождения, чем умеренностью ее добродетелей, она более стремилась к богатству, нежели к почестям, и какое-то время сопротивлялась неумеренным аппетитам супруга – помимо указанной причины, она еще опасалась, как бы он не стал презирать ее.