Римская история в лицах

«Ведь если бы я в юности, под влиянием наставлений многих людей и многих литературных произведений, не внушил себе, что в жизни надо усиленно стремиться только к славе и почестям, а преследуя эту цель — презирать все телесные муки, все опасности, грозящие смертью и изгнанием, то я никогда бы не бросился, ради вашего спасения, в столь многочисленные и в столь жестокие битвы и не стал бы подвергаться нападениям бесчестных людей. Но таких примеров полны все книги, полны все высказывания мудрецов, полна старина. Все это было бы скрыто во мраке, если бы этого не озарил свет литературы. Бесчисленные образы храбрейших мужей, созданные не только для любования ими, но и для подражания им, оставили нам греческие и латинские писатели! Всегда видя их перед собой во время своего управления государством, я воспитывал свое сердце и ум лишь размышлением о выдающихся людях». (Цицерон. Речь в защиту поэта Авла Лициния Архия. IV, 14) И далее, в той же речи:

«Ведь доблесть не нуждается в иной награде за свои труды, кроме награды в виде хвалы и славы. Если она у нас будет похищена, то к чему, судьи, на нашем столь малом и столь кратком жизненном пути так тяжко трудиться?.. Но теперь в каждом честном человеке живет доблестное стремление, которое днем и ночью терзает его сердце жаждой славы и говорит о том, что память о нашем имени не должна угаснуть с нашей жизнью, но должна жить во всех последующих поколениях. ... Я, по крайней мере, думал, что все деяния, какие я совершал, уже в то время, когда они совершались, становились семенами доблести, рассыпающимися по всему миру, и что память о них сохранится навеки. Но будут ли эти воспоминания, после моей смерти, далеки от моего сознания или же, как думали мудрейшие люди, они будут соприкасаться с какой-то частью моей души, теперь я, несомненно, услаждаю себя размышлениями об этом и питаю какую-то надежду». (Там же. XI, 28, 29; XII, 30)

Да послужит и этот рассказ к исполнению надежды Цицерона!

Глава III

Цезарь

Не без робости и смущения приступаю я к рассказу о Юлии Цезаре. Удастся ли мне, хотя бы в самой малой степени, приблизиться к пониманию замыслов и побуждений одного из гениев истории человечества? Удастся ли убедить тебя, читатель, в правомерности этого приближения? Причем сделать это, оставаясь на реальной почве исторически достоверных фактов, свидетельств древних авторов и единственного дошедшего до нас сочинения самого Цезаря. А сколь ответственна эта задача! Ведь для большинства из нас древний Рим — это в первую очередь Юлий Цезарь. Подобно Эльбрусу среди заснеженных хребтов Кавказа, возвышается он над всей блистательной цепью великих полководцев и государственных деятелей римской истории. Его облик, свершения и планы представляются нам в зареве пожара гражданской войны как кульминация героической и трагичной эпопеи римской Республики и вместе с тем как предтеча блеска, тирании и всемирного могущества Империи.

Без устали всматриваюсь в различные ракурсы фотографий скульптурного портрета Цезаря, хранящегося в Британском музее. Главное впечатление — могучий ум. Его создают размеры геометрически правильного полушария черепа, лишь немного уступающего по высоте всему остальному лицу, и широкий, чистый лоб, прорезанный двумя вертикальными морщинами над переносицей. Второе впечатление — пристальность и спокойная вдумчивость взгляда широко расставленных, глубоко сидящих глаз (непостижимо, как это удалось передать древнему мастеру). И сила воли! Она — в резких складках, идущих от крыльев хорошо очерченного, крупного носа с римской горбинкой, в глубоких впадинах на щеках под скулами, в твердой лепке подбородка и четком рисунке губ. Но вместе с тем никаких признаков высокомерия, нередко заметных на такого рода сильных лицах. Здесь — сила, направленная более внутрь себя, чем вовне... Цезарю, наверное, около пятидесяти. Лицо чистое — без морщин или мешков под глазами. На нем следы суровых испытаний, пожалуй, даже печать некоторого аскетизма. Но не жестокости! Лицо не повелителя полумира, а скорее ученого, мыслителя.

Светоний утверждает, что глаза у Цезаря были черные и живые, что он был светлокожий, высокого роста и хорошо сложен. Здоровьем отличался превосходным. Лишь под конец жизни у него стали случаться внезапные обмороки и пару раз были приступы падучей. Это несколько расходится с представлением Плутарха, который в биографии Цезаря пишет, что:

«...всех поражало, как он переносил лишения, которые, казалось, превосходили его физические силы, ибо он был слабого телосложения, с белой и нежной кожей, страдал головными болями и падучей... Однако он не использовал свою болезненность как предлог для изнеженной жизни, но, сделав средством исцеления военную службу, старался беспрестанными переходами, скудным питанием, постоянным пребыванием под открытым небом и лишениями победить свою слабость и укрепить свое тело». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XVII)

Мне кажется, что информация Плутарха лучше совместима с другими свидетельствами об облике и характере Цезаря. Да и у того же Светония мы можем прочитать, как Цезарь, говоря современным языком, заботился о поддержании физической формы:

«...выносливость его превосходила всякое вероятие. В походе он шел впереди войска, обычно пеший, иногда на коне, с непокрытой головой, несмотря ни на зной, ни на дождь. Самые длинные переходы он совершал с невероятной быстротой, налегке, в наемной повозке, делая по сотне миль в день, реки преодолевая вплавь...» (Светоний. Божественный Юлий, 57) Упоминание Плутарха о намеренно скудном питании и неприхотливости Цезаря тоже находит подтверждение у Светония:

«Вина он пил очень мало: этого не отрицают даже его враги. Марку Катону принадлежат слова: «Цезарь один из всех берется за государственный переворот трезвым». В отношении же еды он, как показывает Гай Оппий, был настолько неприхотлив, что когда у кого-то на обеде было подано старое масло вместо свежего, и остальные гости от него отказались, он один брал его даже больше обычного, чтобы не показать, будто он упрекает хозяина в небрежности или невежливости». (Там же, 53)

Этот эпизод фигурирует и у Плутарха. В изложении Светония читатель, наверное, отметил тактичность Цезаря. Кстати, ссылка на Гая Оппия, соратника по Галльской войне и времени после нее, позволяет думать, что эпизод относится отнюдь не к ранней поре жизни Цезаря.

Завершая наш первый эскизный набросок облика Юлия Цезаря, нельзя не упомянуть его исключительную работоспособность. «Спал он, — свидетельствует Плутарх, — большей частью на повозке или на носилках, чтобы использовать для дела и часы отдыха. Днем он объезжал города, караульные отряды и крепости, причем рядом с ним сидел раб, умевший записывать за ним, а позади — один воин с мечом. Он передвигался с такой быстротой, что в первый раз проделал путь от Рима до Родана (нынешняя река Рона во Франции. — Л.О.) за восемь дней ... во время этого похода он упражнялся еще и в том, чтобы, сидя на коне, диктовать письма, занимая одновременно двух или, как утверждает Оппий, еще большее число писцов. Говорят, что Цезарь первым пришел к мысли беседовать с друзьями по поводу неотложных дел посредством писем, когда величина города и исключительная занятость не позволяли встречаться лично». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XVII)

У Светония есть упоминание о том, что свой филологический трактат «Об аналогии» Цезарь продиктовал во время перехода с войском через Альпы, а политический памфлет «Против Катона» — в пору решающей и крайне тяжелой битвы при Мунде, где сама жизнь его была под угрозой, о чем читатель узнает в одной из последующих глав.

О дате рождения Юлия Цезаря давно идет ученый спор: то ли в 100-м, то ли в 102-м году до Р.Х. Отец Юлия принадлежал к старинному и знатному патрицианскому роду. Цезарь гордился этим и в своих публичных выступлениях возводил начало рода к самой Венере, имея в виду Юла, сына Энея, о котором я рассказывал в первой главе предидущего тома. Не думаю, что он всерьез верил в столь «знатное» происхождение, но понимал, что в глазах римской толпы такое утверждение придает ему дополнительный вес. Отец Цезаря в 92-м году был претором в Риме, затем наместником в Азии. Он умер, когда Юлию едва исполнилось шестнадцать лет. Его мать Аврелия тоже происходила из старинного и знатного, но плебейского рода. Она прожила долго, была женщиной образованной и очень достойной. Цезарь ее любил и глубоко уважал. Но главную роль в воспитании, да и судьбе юноши сыграла сестра отца, Юлия. Она была женой Гая Мария, выходца из батраков, вождя популяров, победителя Югурты и кимвров, семь раз избиравшегося консулом, кумира римского народа. В первом томе нашей истории Марию и его «компаньону» Цинне была посвящена отдельная глава. Напомню, что Марий умер в 86-м году Цезарю еще не было и пятнадцати лет. В этом романтическом возрасте он, вероятно, гордился славой своего дяди, пылко ненавидел его недавних обидчиков-сенаторов и не понимал маниакальной природы свирепого террора, которым был отмечен последний год жизни Мария. В 84-м году Юлий женился на Корнелии, дочери Цинны.