Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Тем не менее посол заключил, что ситуация не безнадежна, о чем на следующее утро сообщил в Берлин: «Несмотря на проявленное равнодушие, у меня создалось впечатление, что Советское правительство охотно использует любую представившуюся возможность нормализовать отношения с Италией». Ухватившись за это, Риббентроп 21 марта предложил Шуленбургу «подсказать» Молотову идею одновременно возвратить отсутствующих послов на «рабочие места», чтобы таким образом выйти из патовой ситуации, – если надо, при его посредничестве.

18 марта Муссолини и Гитлер встретились на перевале Бреннер. 21 марта Риббентроп направил Шуленбургу информацию о встрече для устной передачи Молотову, однако нарком принял его только 26 марта. Основные итоги переговоров сводились к следующим пунктам: «Обмен мнениями показал, что ввиду упорства западных держав возможности заключения мира в настоящий момент нет. Германия поэтому непоколебима в своей решимости продолжать войну до победного конца. Беседа между фюрером и Муссолини вновь подтвердила, что Италия ясно и безусловно стоит на стороне Германии. В беседе было установлено полное единомыслие о формах дальнейшего сотрудничества между Германией и Италией, направленного против западных держав. К вопросу об отношениях между Германией и СССР Муссолини заявил, что он понимает и приветствует германо-советское сближение. При этом Муссолини упомянул, что в свое время он, после Германии, первым вошел в официальные сношения с Советским правительством. Муссолини ясно дал понять, что он считает желательным улучшение отношений между СССР и Италией. Фюрер подробно изложил Муссолини, как он путем опыта пришел к убеждению, что соглашение между Германией и Англией невозможно [Вспомним январский меморандум Риббентропа 1938 г. о бесперспективности поисков союза с Великобританией, который я цитировал в главе третьей.], как он поэтому стал искать сближения с Советским Союзом, которое стало возможным благодаря мудрой прозорливости Сталина. Фюрер подчеркнул, что, по его мнению, между Германией и СССР не только нет никаких противоречий, но что обе страны дополняют друг друга политически и экономически. Фюрер выразил свое твердое убеждение в долговечности германо-советских отношений и заявил, что он исполнен желания и решимости углубить и развивать эти отношения. Фюрер и Муссолини констатировали, что ввиду отсутствия каких-либо противоречий между Германией, Советским Союзом и Италией добрые отношения между ними диктуются их общими интересами» (русский текст, зачитанный Хильгером).

«После чтения вышеуказанной информации о встрече Гитлера с Муссолини Шуленбург останавливается на вопросе об улучшении советско-итальянских отношений. Он сообщил, что Риббентроп крайне сожалеет, что существующие отношения между СССР и Италией дают повод врагам Германии усматривать отсутствие третьего звена в союзе <выделено мной. – В.М>. Риббентроп констатирует, что Муссолини совершенно ясно и определенно выразил желание улучшить советско-итальянские отношения. Причем Риббентроп не находит, что СССР должен первым сделать соответствующий шаг. Он желает принять на себя роль посредника и предлагает в качестве первого шага и в целях сохранения престижа той и другой страны одновременное возвращение посла Италии в Москву и полпреда СССР в Рим.

Тов. Молотов отвечает, что он не знает, насколько серьезны пожелания Муссолини. Не ясен до сего времени вопрос, почему у Италии возникло такое отношение к СССР. Шуленбург замечает, что в прошлой беседе <17 марта. – В.М.> тов. Молотов указал на неопределенность пожеланий Италии. Сейчас в ответ на это Риббентроп подчеркивает, что высказывания Муссолини являются вполне определенными. Тов. Молотов вновь подчеркивает, что остается неясным, чем было вызвано обострение советско-итальянских отношений со стороны Италии и, главное, в тот момент, когда СССР установил близкие отношения с Германией… Затем тов. Молотов спрашивает, собирается ли Италия предпринять какие-либо шаги для улучшения советско-итальянских отношений. Шуленбург отвечает, что он уже сам указывал итальянскому посланнику <Очевидно, поверенному в делах. – В.М.> на необходимость каких-либо шагов и предпринять что-либо в прессе». Лед неявно, но тронулся.

В телеграмме Риббентропа от 21 марта содержались глухие намеки на его недовольство советским поверенным в делах в Риме Гельфандом: «Его поведение в разных случаях было описано мне таким образом, что у меня не сложилось впечатления, что его деятельность особенно полезна в деле улучшения итало-советских отношений». Рейхсминистр интересовался, стоит ли поднимать этот вопрос в разговоре с Молотовым, и предложил прислать Шуленбургу «личное письмо», которое тот при случае может показать наркому. Черновик письма, как сообщают редакторы «Документов внешней политики Германии», сохранился в бумагах Риббентропа, но не опубликован. На встрече с Молотовым посол осторожно поставил этот вопрос: «Шуленбург сообщает, что он имеет письмо от Риббентропа, в котором последний передает слухи, будто советский поверенный в делах в Италии не принимает мер к улучшению советско-итальянских отношений. Сам Шуленбург выражает сомнение в правдоподобности этих слухов и думает, что это или сплетня, или желание свалить дело «с больной головы на здоровую». Тов. Молотов отвечает, что, должно быть, не без этого». Больше к этой теме не возвращались, но «черную метку» Гельфанд, похоже, получил А вот чем именно он прогневал рейхсминистра, мы, к сожалению, не знаем. Неплохими отношениями с нелюбимым им Чиано? Национальностью? «Заигрыванием» с «вражескими» дипломатами? Все может быть…

Однако Чиано не спешил менять курс. 23 марта Гельфанд сообщал в Москву об очередном разговоре с министром: «Рассказывая о пребывании здесь Риббентропа, Чиано отметил, что германский министр является «сторонником улучшения итало-советских отношений», в восторге от СССР и пленен товарищем Сталиным, о котором долго рассказывал на интимном ужине у Чиано. Однако через минуту министр высмеивал сообщение французского радио о плане какого-то итало-советского сотрудничества и о предстоящей итало-германо-советской конференции в Вене. Из всей последней тирады министра, как и из его отдельных замечаний, вытекало, что Италия явно не предполагает радикально менять своей линии в отношении СССР. Поскольку, как следовало из слов Чиано, Рим будет пытаться продолжать экономическое сотрудничество с Парижем и Лондоном и сохранять свою политику в отношении Испании, Ватикана и Балканских стран, спекуляция Италии на антибольшевизме в какой-то форме сохраняется». [534] Молотов прекрасно понимал это, что видно из его телеграммы Гельфанду от 1 мая: «Мы расцениваем Чиано как отрицательный фактор в отношениях между СССР и Италией. Если бы не Чиано и его окружение, отношения СССР с Италией были бы лучшими. События последних месяцев показали, что Чиано является непримиримым врагом Советского Союза».

В Нюрнберге, когда дневник итальянского министра, подправленный им «для истории», стал одним из главных свидетельств обвинения, Риббентроп писал: «Чиано был не только завистлив и тщеславен, но и коварен и ненадежен. С правдой у него были нелады. Это затрудняло не только личное, но и служебное общение с ним. Та манера, с которой он в июле 1943 г. предал в фашистском совете своего собственного тестя Муссолини, характеризует его особенно гадко. Дуче говорил мне позже, что никто и никогда (причем много лет) не обманывал его так, как Чиано, и что тот виновен в коррумпировании фашистской партии, а тем самым и в ее расколе». [535] Неудивительно, что игры министра за спиной дуче привели к опале, участию в заговоре и, наконец, к стрелковому взводу в Вероне в начале 1944 г.

Впрочем, полновластным хозяином итальянской внешней политики молодой и амбициозный министр все-таки не был. 29 апреля он долго беседовал с Гельфандом, пуская в ход все свое обаяние, – ответом на отчет поверенного была приведенная выше телеграмма Молотова. Нарком не обольщался относительно настроений в Риме и 5 мая заявил Шуленбургу в ответ на новые «авансы», что Советский Союз не против нормализации отношений с Италией, но только если она предпримет конкретные действия в доказательство своей доброй воли. 20 мая германский посол Макензен говорил об этом с Чиано, который снова упирался, повторяя, что во всем виновата Москва, первой отозвавшая своего посла, и что «несколько безобидных студенческих демонстраций перед русским посольством – недостаточное основание для такого шага». [536] Однако Муссолини, готовясь вступить в войну, решил «закрыть вопрос». 29 мая Чиано сообщил Макензену о согласии на одновременное возвращение послов, как и предлагал Риббентроп, причем в ближайшие дни и без лишних формальностей. [537] Обрадованный рейхсминистр 30 мая дал знать в Москву Шуленбургу с просьбой немедленно известить Молотова. На следующий день посол был у наркома и, согласно инструкции начальства, старательно уговаривал его, добавив, – видимо, для большей убедительности, – что в данном случае лично он убежден в виновности Италии. Молотов, как всегда, демонстрировал крайнее упорство, ссылаясь на то, что «вопрос не встретил никакого положительного отношения» у Советского правительства, которому нарком его доложил. В том числе и лично у него, выразительно добавил он. Он снова требовал от Рима примирительных шагов и гарантий поддержания хороших отношений, заметив: «Советский Союз – не Албания, чтобы с ним можно было так разговаривать», но в конце концов согласился доложить вопрос правительству еще раз.