Отрешенные люди

- Хозяин-то дома?

- Это вы Ивана? - удивленно спросила мать, поскольку впервые услыхала, как сына назвали хозяином.

- А то кого же? - кивнул Балабанов. - Он теперь, поди, хозяин заместо Василия Павловича?

- Он, он, - засуетилась мать. - Кому ж еще быть-то? Да вы проходите, чего в сенцах разговаривать.

- Нам бы самого хозяина, Ивана Васильевича, - подал голос пристав.

- А он тут, во дворе, строит чего-то все. Вы бы Василия Павловича помянули, завтра сорок ден будет. Прошли в дом, по стаканчику выпили бы....

- В другой раз, хозяюшка, в другой раз, - отказался Балабанов. И они оба вышли во двор.

- Когда ж в другой раз, - удивленно развела руками Варвара Григорьевна, - других сороковин уже не будет...

Балабанов с приставом нашли Ивана в каретном сарае, где были еще Карамышев и Тимофей Леврин. Два мужика, перепачканные глиной, выкладывали из кирпича большую объемистую печь невиданной конструкции. В углу теплился камелек, сложенный на скорую руку для обогрева сарая и нещадно дымивший. В воздухе пахло угаром, стены прокоптились сажей, и Балабанов, обведя всех округлившимися глазами, даже не поздоровавшись, спросил:

- Это чем таким недозволенным заняты?

- Добрый день, ваше превосходительство, - подошел к нему Иван Зубарев. - Почему так спрашиваете? Разве запрещено законом печь выкладывать?

- Это смотря для чего ее класть вздумали. Если самосидку гнать арестую. А мне донесли, мил дружок, будто ты собрался золотые монеты чеканить. Так ли то?

Тимофей Леврин, который, хоть и не знал, что перед ним находится сам городской полицмейстер, но быстро догадался, с чем тот явился, и не дал Ивану ответить, тут же нашелся:

- Неужто, ваше превосходительство, сами не видите, каменку для бани строим.

- А ты сам откуль взялся? - ткнул ему пальцем в грудь полицмейстер.

- То мой человек, с деревни привезенный, - шагнул вперед Андрей Андреевич Карамышев.

- А... тогда другое дело, - слегка успокоился Балабанов. - Только одно мне непонятно: вы здесь, что ли, помывочную баню делать собрались?

- Зачем здесь? - встрял Леврин, - мы печь на катках в нужное место опосля доставим.

Карамышев и Зубарев переглянулись меж собой, ожидая, что скажет на это полицмейстер. Тут пристав увидел лежащие сбоку на лавке кузнечные клещи и прочие приспособления, потрогал их и спросил у Карамышева, приняв его по возрасту за главного:

- А это тоже для банного дела сготовлено?

Карамышев раскрыл было рот, прикидывая, как ответить, но неугомонный Леврин опять выскочил вперед:

- Знает ли, ваше превосходительство, что черт сказал, когда свинью стриг? - и, не дожидаясь ответа, продолжил: "Визгу много, а шерсти мало, только и всего-то. Чем шелудивого брить, не лучше ли опалить?"

- Это ты к чему? - провел ладонью по гладкой, как яйцо, голове пристав, и его без того багровые щеки, свисающие почти до ворота, налились кровью.

- Не извольте худого подумать, ваше превосходительство, - ничуть не смутясь, сверкнул зубами Тимофей и громко захохотал, - у меня у самого дед мой, Егор, весь лысый, а как в баню пойдет, если шапку забудет на башку надеть, то непременно шишку набьет.

- Ты мне это дело брось! А то и моргнуть не успеешь, как в участке окажешься, там тебя и постригут, и побреют, и шишек, коль надо, наставят. Ты мне сказывай подобру, зачем вам щипцы в бане нужны? - сердито пробурчал пристав.

- Вот вы о чем... Так то не щипцы, а клещи, - Леврин ухватил их за ручки, подошел к деревянной бадье и, взяв ее за рукоять щипцами, чуть приподнял, - видите?

- Что? - в голос спросили пристав и Балабанов.

- Бадью щипцами поднять можно.

- Зачем? - спросили те.

- Как зачем? Чтоб не обжечься. Мой дед Егор, который в шишках весь, завсегда так и делал...

- Замолкни, надоел, - щелкнул пальцами Балабанов, - дай нам лучше с Иваном Васильевичем поговорить. Мы ведь с твоим отцом, Иван, неплохо знакомы были, он супротив власти или закону никогда не шел. Потому, когда донесли мне нужные люди, не поверил я, будто ты собрался самовольно золотую монету чеканить. С тем и пришел, чтоб своим глазом осмотреть все, убедиться, правда, или нет.

- Брехня это все, ваше превосходительство, - твердо глядя полицмейстеру в глаза, ответствовал Зубарев.

-- Народ слушать, развесив уши, и знать не будешь, зима ли, лето ли на дворе, - не преминул вставить Тимофей Леврин, чем вызвал сердитый взгляд Балабанова в свою сторону.

- Вы нас давно знать изволите, - вступился за зятя Карамышев. - Разве могло нам такое в голову прийти? Золотые монеты чеканить!

- Хорошо, хорошо, - успокаивающе махнул рукой Балабанов, - не смею больше задерживать, а ты, - нашел глазами Леврина, - лучше мне на дороге не попадайся, а то язычок-то укорочу, - и, погрозив ему пальцем, еще раз сердито сверкнул глазами, начальственно нахмурил брови, коротко кивнул массивной головой и, повернувшись на каблуках, вышел. Пристав оглядел на прощание печь, фыркнул и пошел, оглядываясь назад, вслед за полицмейстером, но ткнулся головой о низкую притолоку сарая, ойкнул, едва не упал, схватился рукой за ушибленное место и, чертыхаясь, выскочил вон.

Когда начальство удалилось, Зубарев и Карамышев, и оба мастеровых мужика, что во время разговора стояли насупившись, не проронив ни слова, и Леврин захохотали. Последний громче всех.

- Я ж говорил ему, нельзя в баню с лысой головой ходить, - всплескивая руками, едва выговаривая слова, брызгая слюной, повторял Тимофей, - долго теперь шишку оттирать станет, ко льду прикладывать.

После того, как отвели сорок дней по отцу, Катерина решилась ехать домой и стала сговаривать мать перебираться к ней в Тару. Та ждала, что ей скажет Иван, но он отмалчивался, появлялся дома лишь под вечер, уставший, перемазанный в саже. Немного выждав, Варвара Григорьевна, наконец, решилась, собрала нехитрые пожитки и ранним утром вместе с дочерью отправилась на свое новое место жительства, проплакав всю последнюю ночь перед отъездом.

Иван, проводив мать, стал еще молчаливее, сильно осунулся лицом и лишь изредка заговаривал с Антониной, на плечи которой легло все домашнее хозяйство. Карамышев о чем-то подолгу шептался с Тимофеем Левриным, но Иван не обращал на то внимания. За две недели плавильную печь полностью выложили, обмазали, и Леврин обещал через день-другой провести пробную плавку уральской руды.

- Только чтоб никого рядом не было, - предупредил он Ивана, - дело нешуточное - руду плавить. Тут постороннего быть не должно...

- Какой же я посторонний, - изумился Иван. Но Тимофей был непреклонен, и Ивану не оставалось ничего другого, как согласиться.

Леврин предупредил, что плавку проведет ночью, дабы избежать появления в очередной раз кого-либо из нежданных гостей. Иван ушел в дом, решив, что, может, так будет и лучше, оставив Тимофея колдовать одного в каретном сарае. Спал он плохо и, едва начало светать, кинулся, накинув на плечи легонький полушубок, в сарай. Вбежав туда, застал Леврина спящим на лавке. Осторожно ступая, пробрался к печи и увидел лежащий на закопченных кирпичах небольшой кружок матово поблескивающего металла. Не помня себя, Иван бросился к нему, схватил в руки, принялся разглядывать, ощупывать, прикидывать на вес и даже проверил на зуб твердость.

- Зря стараешься, - остановил его проснувшийся Леврин, - серебра там и близко нет.

- А это что?

- Олово, - позевывая, отвечал Тимофей.

- А где же серебро? - Ивану не хотелось верить, что столько сил и затрат пошло впустую.

- То мне неизвестно, - с неизменной улыбочкой отвечал Леврин, продолжая лежать на лавке. - Я той руды с тобой не брал, оказаться бы мне в тех горах, может, и отличил бы, где руда пустая, а где с серебром.

- Может, вместе и поедем, как лета дождемся, - предложил Иван.

- Нет, мне обратно на завод надо. Ты уж сам давай.

- А если опять пустую породу привезу?

- Извини, братец, только не могу. Меня хозяин и так заждался, сызнова врать придется, почему я в Тобольске больше месяца просидел.