Рабство и данничество у восточных славян

С учетом изложенного становится понятным убеждение древних в том, что общение с иноземцами таило серьезную опасность и требовало особых предосторожностей.⁵⁷¹ Это убеждение было присуще и восточным славянам, что видно из поведения древлян и полян, засвидетельствованного летописью.⁵⁷²

К числу такого рода предосторожностей следует отнести установление специальных мест, где происходили встречи с иноплеменниками. По наблюдениям этнографов, у первобытных племен существовали «особые места для встреч, куда в известное время собираются различные группы специально для обмена».⁵⁷³ Вспомним, кстати, весьма примечательное описание Абу Хамидом ал-Гарнати меновой торговли у югры. Купцы приходили к месту, на котором росло «огромное дерево вроде большого селения, а на нем - большое животное, говорят, что это птица. И приносят с собой товары, и кладет [каждый] купец свое имущество отдельно, и делает на нем знак, и уходит; затем после этого возвращаются и находят товар, который нужен в их стране. И каждый человек находит около своего товара что-нибудь из тех вещей; если он согласен, то берет это, а если нет, забирает свои вещи и оставляет другие, и не бывает обмана. И не знают, кто такие те, у кого они покупают эти товары».⁵⁷⁴

Рассказ Абу Хамида не оставляет сомнений в том, что торговое место было сакрализованным, на что указывает «огромное дерево» и сидящая на нем птица. И дерево, и птица являлись, несомненно, священными, оберегающими безопасность туземцев. Вещи, оставленные при-Щельцами для обмена, подвергались здесь своеобразному очищению, прежде чем попасть в руки аборигенов, и тем самым становились безвредными для них. Показываться на глаза чужакам местные жители не решались, боясь оказаться во власти посторонних злых сил. То, что это было именно так, подтверждает Марвази, согласно сообщению которого народ йура (югра) торгует «посредством знаков и тайно из-за... страха перед людьми».⁵⁷⁵ Югра, по свидетельству Марвази, вообще избегала общения с чужеземцами, опасаясь их вредоносных чар: «Они [йура] — народ дикий, обитают в чащах, не имеют сношений с людьми, боятся зла от них».⁵⁷⁶

Не очень разнились, надо полагать, по части обычаев и нравов от своих северо-восточных этнических собратьев, угорских племен, жившие на северо-западе в новгородских владениях финно-угры.⁵⁷⁷ Для нас это положение приобретает особую важность, поскольку княгиня Ольга «уставляла» погосты по Мете и Луге, т. е. там, где обитали финно-угорские племена веси и води.⁵⁷⁸

Отталкиваясь от приведенных нами сведений, характеризующих отношение первобытных людей к чужакам, можно теперь составить представление о погостах, связанных с пребыванием княгини Ольги в Новгородской земле.

Поначалу погосты — это специально отведенные места, предназначенные для встреч и контактов местных финно-угорских племен с чужеземцами. Такова их ранняя функция. Надо согласиться с В. В. Колесовым в том, что погост есть место, где собираются «гости», или чужие.⁵⁷⁹ Но нельзя принять его предположение о погосте как месте, где «производят что-либо, т. е. поля и пашни».⁵⁸⁰ Во всяком случае, ранний погост не имел производственного значения, и при нем не было не полей, ни пашен. Он играл скорее сакральную, нежели хозяйственную роль, заключая в себе такое пространство, которое гарантировало безопасность туземцев с пришельцами.

По мере развития данничества и в результате обложения данью северо-западных финно-угров расширяются функции погостов: они становятся еще и пунктами, куда приезжают сборщики дани. Деятельность Ольги разворачивалась именно в таких погостах, возможно, частично уже существующих, а частично образованных вновь. Для этого были обоюдные основания: каждая из сторон заботилась о своей безопасности, стремясь сходиться в специальных, сакрально защищенных местах. Сказанное позволяет разобраться в летописной формуле «устави повосты» и «дани», относимой к деятельности Ольги.

Вряд ли дань по Мете и Луге вводилась впервые с приходом киевской княгини. Надо думать, что она существовала и раньше, поступая в Новгород на нужды местных правителей и новгородской городской общины. И вот теперь ее присвоила Ольга, указав места (погосты), куда она и ее люди будут приходить за данью. Разумеется, такое могло произойти лишь при условии реальной власти Киева над Новгородом. Признаки ее прослеживаются в источниках.⁵⁸¹

Приспосабливая погосты для сбора дани, Ольга, по Нашему глубокому убеждению, отнюдь не создавала в Новгородской земле финансово-административные центры «феодального властвования и эксплуатации», не сплетала «прочную и довольно густую сеть финансовых органов»,⁵⁸² сеть «погостов-острогов, придающую устойчивость ее домениальным владениям на Север, в тысяче километрах от Киева».⁵⁸³ Надуманной и же абсурдной нам представляется идея, согласно которой Ольга, «уставив» погосты, заменила «структуру племенных княжений» на «территориальную погостскую систему».⁵⁸⁴ Переход от племенной (кровно-родственной) организации к территориальной (соседской) происходит не по воле отдельной личности, а в результате глубинных общественных изменений, возникающих в процессе социальной эволюции первобытных народов. Полагаем, что Ольга, опираясь на существующие традиции финно-угорских племен,⁵⁸⁵ обозначила сакрально защищенные места сбора дани. Причем определение этих мест, функционировавших ранее в качестве пунктов общений и встреч с чужаками, соответствовало интересам туземного населения, озабоченного собственной безопасностью, стремившегося уберечься от зла, исходившего от представителей чужого и враждебного мира. Вот почему места гощений (погосты), где происходили контакты аборигенов с иноплеменниками, стали еще и местами сбора дани, куда приезжали данщики из Киева.⁵⁸⁶ Так видятся нам погосты, упоминаемые летописцем в связи с поездкой Ольги в Новгород.⁵⁸⁷

Другой термин, требующий специального внимания, «оброки».

Летописные оброки позволили С. В. Юшкову рассуждать «об изменении состава сборов». "Именно в оброках он усматривал «новые дополнительные обложения» введенные Ольгой. Оброк, по мнению исследователя, платили с земли. Он «мог выплачиваться хлебом и другими продуктами питания или деньгами». С. В. Юшков отнес оброк к одному из «первичных видов типичной феодальной ренты».⁵⁸⁸ Эти и другие идеи ученого, касающиеся эволюции древнерусской дани, были благосклонно приняты последующими историками.⁵⁸⁹ Обратимся, однако, к источникам.

Надо сказать, что не во всех летописных памятниках, сохранивших древние записи, имеются упоминания об оброках. О них сообщает Повесть временных лет, представленная в Лаврентьевском и Ипатьевском сводах. «И устави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани»,— читаем в Повести, помещенной в Лаврентьевской летописи.⁵⁹⁰ В Ипатьевском своде находим несколько отличный текст: «И устави по Мьсте погосты и дань и по Лузе погосты и дань и оброкы».⁵⁹¹ Следовательно, Повесть временных лет, вошедшая в состав Лаврентьевской летописи, говорит об оброках лишь «по Лузе», умалчивая при этом об «уставлении» здесь погостов. В итоге получается, что Ольга учреждает по Мете погосты и дани, а по Луге оброки и дани, но без погостов. Перед нами явная непоследовательность действий княгини. Что это, — оплошность летописца в передаче событий или реальный факт политики киевской прави тельницы? Мы склоняемся к первому варианту и считаем, что Ипатьевская летопись содержит более правильное чтение, указывая на «уставление» погостов по Мете и по Луге. Вместе с тем нельзя не заметить, что оброки фигурируют в обоих списках Повести только по отношению к насельникам лужских берегов. Следует ли отсюда, что племена, жившие по Мете, оброками не облагались? Казалось бы, согласованность этих списков дает основание ответить: да, не облагались. Но мы формулируем вопрос иначе: имело ли место вообще оброчное обложение? Данный вопрос вполне уместен, поскольку не все летописи содержат известие об оброках. К их числу принадлежат летописные произведения, которые лучше, чем Повесть временных лет, сохранили записи Начального свода. Сюда же надо отнести и летописи, сохранившие отсутствующие в Повести временных лет сообщения, почерпнутые из более ранних, нежели Повесть, летописных источников.