Искупление

На других арбах кашики-охранники стояли, опершись на копья, и тоже смотрели туда, на первую арбу. Им кричали из проходивших мимо полков, чтобы и они развязали мешки, но не было такого приказа от Мамая, и они стояли недвижно, как каменные истуканы стародавних времен. Смотрели мрачно и мрачно провожали взглядами наемников, коим достанется все это богатство. Достанется ли?..

Солнце уже было низко, когда в ставку Мамая поступили два противоречивых известия.

Еще накануне была послана стремительная сотня к Ягайле с требованием приблизиться к русским и ударить им в тыл сразу после того, как в бой пойдет великая армия. Дело Ягайлы просто: следить, ждать и ударить в тыл русским, когда они все будут скованы мощным напором ордынских полков на протяжении нескольких верст по берегу Дона. При выходе татарской конницы на левый берег Ягайло должен ввязаться в рубку с русскими. Таков был строгай приказ - грозное повеление властелина Золотой Орды... Часть той сотни должна вернуться с дороги, разведав, стоят ли полки Дмитрия на правом берегу. И вот первые сведения: русские стоят лагерем на левом берегу Дона!

Второе известие полностью разошлась с первым.

Перед заходом солнца прискакал с восточной стороны сотник. Его воины ведали переправами через Дон у Гусиного брода. Они перевозили оставшиеся телеги и перегоняли вброд табуны кобыл, верблюдов, коров, му-чались с глупыми овцами, устраивая мостки с пряслами, чтобы те не попадали в воду. И вот, начальствуя там, на перевозе, сотник увидел, как по стрежню реки поплыла белая короста. Он набрал за пазуху щепу и поскакал к ставке Мамая. Это известие показалось тысячнику ка-шиков непонятным, странным, а потому особенно важным. Он довел о сотнике Темир-мурзе, а тот - Мамаю. Великий теммик сам вышел на воздух, хотя и был утомлен после смотра тысяч наемников.

- Поди ко мне! - повелел он похолодевшему от ужаса сотнику и протянул руку, на которой в этот раз не было перстней. Мамай не любил их надевать перед битвой, веря в недобрую примету.

Сотник развязал кушак и не успел подхватить щепу, как она просыпалась ему под ноги. Он торопливо наклонился и подал великому темнику сырую дубовую щепу. Мамай приблизил щепу к носу, тяжело и чутко, по-звериному, втянул в себя свежий дух дерева и помрачнел: он понял, что Дмитрий встретит его не на правом, а на левом берегу Дона. Он отгородился от Ягайлы водою, но водою же и запрет себе путь к отступлению. "Никого не выпущу живым!" - в ярости подумал Мамай и посмотрел туда, где заходило солнце, там за окоемом уже были налажены переправы московского князя, опять обманувшего его, повелителя Золотой Орды.

- Темир!

- Я твой, Эзен!

- Дай сотнику кумыса от моих кобыл!

Мамай тяжело, вперевалку пошел в ставку. У входа оглянулся, кинув неистовый взгляд через плечо, и сам выкликнул к себе всех трех угланов. Угланы вошли в ставку, но тут же вылетели из нее, чтобы позвать темников. Тысячники оставались при войске и не присутствовали на совете, хотя боевой курултай обыкновенно не обходится без них.

Военный курултай был короток.

Мамай приказал коннице выступить немедленно вперед, к Непрядве, и двигаться до самых черных сумерек. Утром она должна занять боевые позиции все три ударных кулака: левое крыло, правое крыло и центр - как можно ближе к русским. Пехота тоже должна выступить немедленно и идти до наступления полной темноты. Затем всем отдохнуть, а на рассвете пройти уже в боевом порядке последние версты, выйти за тот холм, о котором Мамаю доносила разведка, и ударить на русские полки всей массой, всей тяжестью невиданной вооруженной силы.

Битва не должна продолжаться более чем до полудня.

На истребление истерзанных и отступающих полков, на потопление их в водах Дона Мамай давал углаиам еще немного времени.

19

По пяти переправам в течение долгого времени продолжалось движение пеших полков, и конца им еще не было, хотя Боброк с Дмитрием рассчитывали закончить все гораздо скорее. Воеводы и сотники стояли у начала и конца переправ, окликали своих и указывали, куда идти. А шли все наверх по крутому берегу, обходили справа Зеленую дубраву, которая целый день была у всех перед глазами, да и само поле, что вырисовывалось с левого берега вдали, уже было каким-то своим, почти привычным и теперь, в ночи, не пугало, но напротив - звало к себе запахами подвядших осенних трав, сулило покой в эти последние часы перед завтрашней битвой, умиротворяло необманной явью своею, горькой и все же облегчающей истиной: пришел конец всем ожиданиям, всем движениям по дорогам, отныне надо стоять и ждать...

Конные полки начали переправу позже, в сутеми, но сумели выйти на указанные им места, и уже запалили к полуночи высокие костры, и готовили еду, и отдыхали.

К тому времени, как последние пешие сотни перешли До" и по приказу великого князя стали разбирать переправы, а бревна пошли на костры, начал переправляться самый мощный из всех конных полков - московское ополчение Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Михайловича Волынского-Боброка. Этот большой полк днем был отведен ниже по Дону и тихо пасся там, на отшибе, выжидая своего часу. Когда по переправам перешли последние пешие полки, Боброк позвал из тьмы Федора Кошку и наказал:

- Слушай Володимера Ондреича и помогай ему. Всем боярам накажи, дабы полк хранил тишину и костров за Зеленой дубравою не взгнетали, понеже про стояние наше не только ворогу, но и хрестьянам ведать не велено. Ведаешь ли броды?

- Ведаю, Митрей Михайлович!

- Радеешь ли о спасении земли нашей?

Лица Кошки не было видно во мраке ночи. Он молчал.

- Что молчишь? Не в смятение ли пришел?

- Преобидел ты мя, Митрей Михайлович... Не я ли с Мнтей Монастыревым на Воже...

- То ведомо! - оборвал Боброк. - Начинайте с богом! Я доеду к вам под утро.

Боброк пробирался к шатру великого князя осторожно, не подгоняя коня, опустив поводья, лишь изредка трогал их, указывая путь на костры гостей-еурожан, близ которых все еще стоял шатер великого князя, ожидавшего своего зятя.

Пора было и великому князю перебираться на левый берег. Пора объехать наскоро полки, поговорить с боярами да воеводами, проверить, так ли стали, как сговорено было на совете. Надо посмотреть, надежно ли забиты телегами стыки меж большим полком и крыльями, левым и правым, но самое главное, размышлял великий князь, дожидаясь Боброка, надо просто показаться всем и всех успокоить...

Вскоре Боброк различил смутные очертания конной сотни, толстую спицу свернутого великокняжеского знамени, что сейчас повезут в большой полк, увидел отсветы костра на иконе Владимирской божией матери и услышал спокойный голос самого великого князя:

- Митрей Михайлович, не ты ли?

Дмитрий был уже в седле. Их кони сравнялись, и, постояв с минуту молча, великий князь тронул коня на ближние огни гостей-сурожан. Однако сажен через десять остановился, выловил из тьмы лица Боброка и мечника бледные, еле видимые пятна - и озабоченно спросил:

- Не велико ли копий поставлено под стяги в полках?

Боброк вздохнул и, помолчав, спокойно ответил:

- На Воже ставлено нами по восемь - десять копий под стяг, а иные людом превелико огрузилися. Почитай, три на десять городов пришло на зов твой и стали под стяги, ранее шитые. Считано мною днесь: шестьдесят да еще три стяга воспашут наутрие по ветру на поле Куликове и под каждым, княже, станут по десяти да по пятнадцати копий... [Пятнадцать копии - 1500 человек] Радуйся!

Дмитрий смолчал на это, обеспокоенный тем, что большие полки еще не были под рукой у его воевод. В обычае было, чтобы воеводы водили своих только людей, коих боярыни на дворе своем перед походом поили-кормили да хранить господина наказывали, а тут в одном полку люди из разных мест сошлися... Он тронул коня и вскоре остановился у веселого костра. Из шатра спешно вышли купцы-сурожане и посымали дорогие шапки.

- Здравия тебе, великой княже, на многая лета! - закланялись купцы. Отведай с нами хлеба-соли.