Великая Испанская революция

В августе коллективизация была отменена в металлургии, горной и военной промышленности Республики. После ликвидации самоуправления на бывшем заводе Женералитата производство винтовок упало в октябре-ноябре с 600 до 450 [1335].

В то же время правительство приступило к экономическому удушению синдикализированной промышленности, отказывая предприятиям в кредитах. «Необходимо ориентироваться на ликвидацию режима „синдикализации“ промышленности, который дает пищу корпоративистским тенденциям в недрах самого рабочего класса, ставя частные интересы той или иной группы превыше интересов рабочего класса и народа в целом» [1336], — указывал Секретариат ИККИ в сентябре 1938 г. Имелось в виду, что интересы рабочего класса и народа в целом выражают КПИ и государственная бюрократия Республики.

Когда выяснилось, что вожделенная национализация не улучшила, а существенно ухудшила положение, советские специалисты стали искать новый источник проблем. Они подозревали в саботаже связанных с И. Прието руководителей военной промышленности (так же, как раньше искали саботаж среди анархо-синдикалистов на коллективизированных заводах) [1337]. Но примеры, которые приводятся в советских донесениях, доказывают одно — с ликвидацией самоуправления, в котором раньше видели источник всех зол в промышленности, ситуация стала только хуже. «Наряду с добросовестной интенсивной работой большинства рабочих и мастеров, имеют место равнодушие и полное безразличие к работе со стороны ряда ответственных руководителей» [1338]. Пока действовала производственная демократия, работу предприятий направляли как раз эти добросовестные рабочие и мастера, а вот теперь, после осуществления национализации и прочих спасительных идей коммунистов и социал-либералов — равнодушные начальники.

Бесконтрольные начальники отправили в армию квалифицированных специалистов, сковывали работу инициативных сотрудников. Вопреки ожиданиям, что установление авторитарного управления позволит более рационально планировать работу военной промышленности, ее руководитель Л. Трехо утверждал, что «в военное время нельзя вообще говорить о каких-либо твердых планах» [1339]. «Суб-секретариат, который руководит промышленностью, сильно засорен враждебными элементами, которые используют каждый промах и ошибку наших людей с целью их компрометации» [1340], — жаловались советские специалисты.

Впрочем, в сбоях сборки самолетов, о которой шла здесь речь, была виновата и советская сторона — детали поступали с дефектами и нехватками. «Нужно понять, — писал главный советник авиации полковник Арженухин, — что грубые недостатки, которые мы обнаруживаем на присланной нам новой материальной части, компрометируют здесь, в Испании, не только нас, а всю нашу родину» [1341]. Правда, у советской стороны было хорошее оправдание всех проблем — в подготовке оборудования участвовали «разоблаченные враги народа» [1342].

Но дело не только в престиже СССР, ставки — куда выше. Арженухина волнует грядущее мировое столкновение: «Если наша промышленность будет нас снабжать в нашей будущей войне материальной частью с таким большим количеством грубых недоделок и дефектов, то она поставит нас в очень тяжелое положение» [1343].

Правительство Негрина устанавливало свой прямой контроль над промышленностью Каталонии, игнорируя мнение каталонских властей. В итоге даже Коморера стал противником Негрина (чему, впрочем, способствовала отчаянная ситуация, когда участники трагедии стали видеть главного виноватого в своем премьер-министре). «Он с плохо скрываемой ненавистью к правительству и к Негрину говорил мне о гибельной экономической политике последнего, о нарушениях прав Каталонии, о захвате рудников поташа, произведенных в самой грубой форме центральным правительством в последние дни, о гибельной военной политике и т. д.» [1344] — рассказывал Марченко. В итоге мероприятия центрального правительства в Каталонии саботировали и анархо-синдикалисты, и каталонские партии, включая даже ОСПК.

«Романтизм и спонтанность революции не имели большой пользы против того железного кулака, который угрожал Республике» [1345]. Это предположение, которое тогда отстаивали коммунисты, Прието, Негрин и их сторонники, а сегодня поддерживает апологет Негрина А. Виньяс, оказалось опровергнуто на практике. Революция позволила хотя бы уравновесить силы и дать Республике шанс. Отказ от революционной стратегии оказался гибельным, создать железный кулак Республика во главе с Негрином не смогла. И у Франко-то кулак не был железным, если сравнить с тем, что мы видели во Второй мировой войне. А уж у Негрина кулак и вовсе получился глиняным.

Став военным министром, Прието принялся за реорганизацию армии. Если прежний план Генштаба, согласованный с советскими специалистами, предполагал, что лучше пополнять существующие части, чем создавать новые, Прието принялся формировать новые бригады [1346]. Они не были «заражены» милиционной традицией, но не имели боевого опыта. К тому же из 16 новых бригад оружия не хватало и на 8 [1347].

Соотношение сил на фронте и без новых бригад было неплохим. На 1 км фронта приходилось по 1209 республиканских солдат и 625 франкистских под Мадридом и Харамой. На Арагонском фронте это соотношение было 120 к 60, на Гвадалахарском участке 180 к 50, на Гвадаррамском — 100 к 50, на Южном фронте 150 к 100. На Северном фронте, где Франко сосредоточил наибольшие силы, соотношение было обратным — 146 к 150 в пользу франкистов. А вот в Эстремадуре на 100 республиканцев приходилось неопределенно малое количество франкистов [1348]. Там бы и наступать. Но нет…

Как сообщал новый главный военный советник Г. Штерн, «с новым премьер-министром и новым Генеральным штабом работать стало легче». Впрочем, «много еще косности, нерешительности, медлительности у наших руководителей». Новый начальник Генерального штаба Висенте Рохо все еще держится за старое офицерство, не продвигает командиров-революционеров (то есть коммунистов) отчасти из соображений корпоративной солидарности, «отчасти сознательно, боясь полного овладения армией настоящими революционерами» [1349]. Еще сильнее, чем Рохо, «овладения армией» коммунистами боялся Прието. Он (как до него и Ларго Кабальеро) считал серьезной проблемой доминирование коммунистов среди комиссаров. Из 1373 комиссаров, на которых были получены данные, социалистами был 201 (14 %), 441 — коммунистами, 260 представляли ОСМ, 107 — ОСПК, то есть 59 % комиссаров находились под влиянием коммунистов [1350]. По существу, коммунисты выстраивали параллельный офицерский корпус.

Прието настаивал, что армия должна стать «аполитичной, иначе имеется опасность трений и столкновений между антифашистскими организациями» [1351]. Он считал, что слава командиров-коммунистов — результат «определенной газетной кампании» [1352]. Причины такой политики Прието коммунисты не без основания видели в опасениях, что после победы «революционная армия будет играть решающую роль в определении экономической и социальной жизни, политического строя будущей Испании» [1353].