«Теория заговора». Историко-философский очерк

Второй вывод также непосредственно связан с методологической особенностью «теории заговора». Конспирологическое исследование во многом строится на противопоставленности идеологическому и псевдоисторическому знанию большинства. Альтернативная природа «теории заговора» по необходимости требует постоянной жёсткой оппозиционности, в рамках которой «теневая действительность», то есть история в её конспирологической подлинности, выступает антиподом идеологии, демонтируя её ложные основания. Схема, принятая в официальной советской общественной науке, демонстрировала или должна была демонстрировать синтез идеологических установок с историческим процессом. По мере социально-экономического развития массы не только овладевали идеологическим инструментарием, но и становились творцами истории, которая в свою очередь становилась абсолютно прозрачной для рационального прочтения. Все остальные возможности влияния на исторический процесс представляются относительными, лишёнными связи с действительностью. Поэтому официальная идеология всячески подчёркивала и относительность влияния «тайных обществ», имеющих внеклассовый характер. В некоторых случаях даже делались выводы о полной включенности, например, масонства в социальную систему западного общества: «Когда масоны собираются за столом (а делают они это довольно часто, их не зря издавна называли людьми, которые “умеют хорошо поесть и попить”), они традиционно поднимают тост за главу государства. Правилами запрещено говорить в ложе о политике и религии. Главными темами бесед должны служить история, философия, наука, мораль» ^{665}. Подобные утверждения, безусловно, противоречат установкам «теории заговора», разрушая её базовое положение — обоснование заговора в качестве движущей силы истории. Даже признаваемые негативные качества масонства служат средством подтверждения тезиса о его периферийности по отношению к глобальным социально-политическим процессам: «Единственно, что оставалось неизменным и дожило до наших дней, так это замкнутый характер масонских лож и узкоэгоистические цели, которые они преследуют» ^{666}.

Политически «теория заговора» вступает в противоречие с концепцией поляризации мира, с характерным для неё перманентным противопоставлением двух лагерей: социалистического и капиталистического. Если в последнем и возможны отдельные реальные проявления деятельности «тайных обществ», то они находят объяснение в деструктивных процессах, определяющих саму сущность западного общества, систему эксплуатации человека человеком: «В конечном счёте масонство — продукт истории, наиболее совершенное воплощение идеи господства над людьми. Одиночка может обобрать слабого, шайка возьмёт банк, разветвлённая мафиозная организация зарится на ресурсы целых стран и народов» ^{667}. Поэтому «тайные общества» становятся лишь одним из симптомов деградации западного мира, но не её источником. Конспирологический фактор при этом выступает лишь как признак имманентного дефекта капиталистической системы, падение которой «запрограммировано» объективным течением классовой борьбы и не зависит от усилий каких-либо тайных сил. В социалистическом же обществе невозможно появление конспирологической проблематики, так как это противоречит тезису о единстве советского общества, сумевшего в ходе своего развития изжить те противоречия, наличием которых и объясняется бытование «тайных обществ» в западном мире. Своеобразное подтверждение высказанных нами положений содержится в гораздо более известной работе того же Н. Н. Яковлева «ЦРУ против СССР». Рассказывая о подрывной деятельности американских спецслужб, направленной против Советского Союза, автор особое внимание уделяет внутреннему состоянию советского общества. Говоря о перспективах диссидентского движения, даже учитывая оказываемую западными спецслужбами помощь, автор всячески подчёркивает невозможность его перерастания в более или менее влиятельную силу: «Каждый из них и все они вместе были ничто в многомиллионной толще советского народа, если бы не западные спецслужбы и массовые средства пропаганды, в первую очередь США» ^{668}.

При этом характеристика диссидентов идентична характеристике меньшинства в рамках «теории заговора», приведённой нами выше: тайное или полуявное противопоставление себя социальному большинству, стремление к аннигиляции общественных норм и правил, постепенное врастание в систему власти, что в целом подрывает жизнеспособность большинства, согласно классическому конспирологическому подходу. Но Яковлев всячески подчёркивает бесперспективность, невозможность перерастания диссидентского подполья в широкое общественное движение. Это ещё раз доказывает принципиальную невозможность разработки конспирологической проблематики в рамках советской историографии.

Третий момент, эмпирически дополняющий наше второе положение, касается содержательных аспектов конспирологических схем советского периода. Как уже отмечалось, работа Н. Н. Яковлева, целиком построенная на использовании дореволюционных и эмигрантских источников, хотя идеологически явно входит в противоречие с содержательной стороной, но в то же время играет роль некоторой демаркационной линии. Смысл подобной демаркации заключается в признании актуальности конспирологической тематики лишь в рамках исследования дореволюционной России. Всё, что выходило за данные границы, могло быть актуализировано и использовано лишь с позиций жесткой идеологической схемы, в которой деятельность «тайных обществ» могла рассматриваться лишь как антитеза коммунистическому движению. Подтверждением тому служит работа Э. Генри «Профессиональный антикоммунизм», доказывающая, что конспирологические приёмы и методы политической борьбы возможны лишь со стороны «тайных и полусекретных контрреволюционных организаций». Интересно, что при этом Генри косвенно признаёт некоторую эвристичность «теории заговора», но лишь по отношению к коммунистическому движению, которое с самого своего рождения выступает как объект постоянных атак тех или иных «реакционных сил». К создателям подобных антикоммунистических организаций автор относит руководителя прусской полиции В. Штибера: «Именно этим заклятым врагом Маркса была создана первая школа, в которой учили, как преследовать социалистов, следить за ними, внедряться в их организации, совершать подлоги» ^{669}. Но Штибер и его последователи — функционеры политической полиции разных стран, ещё не являются создателями полноценных «тайных обществ»: «Операции Штибера, Вермута и Карлье были всего лишь пробными шагами, предпринятыми в ограниченных масштабах. Специальных разветвленных организаций, всецело посвящавших себя борьбе с рабочими движением, ещё не было» ^{670}.

«Специальные разветвлённые организации» появляются лишь после Октябрьской революции. Показательно, что к подобным организациям Генри причисляет собственно конспирологов, как отечественных, так и зарубежных, характеризуя их как профессиональных антикоммунистов, контрразведчиков, аферистов и вчерашних жандармов ^{671}. Автор всячески подчёркивает практическую сторону их деятельности, которая находит своё выражение в политическом сыске, провокациях и даже в террористических актах. Подробно освещая различного рода политические мероприятия, создание иллюзорных, с позиций эффективности, антикоммунистических конспирологических объединений, исследователь всячески избегает анализа их конспирологической составляющей. Как правило, вместо рассмотрения положений «теории заговора» нам предлагаются крайне субъективные оценки того или иного лица, вне всякой связи с их работами. Так, об уже знакомом нам авторе «Скрытой руки» и активном участнике монархического движения Генри пишет следующее: «Полупомешанный граф Череп-Спиридович, бывший председатель “Славянского общества” в Москве и автор книги о “тайном мировом правительстве” евреев» ^{672}. Этой довольно уничижительной характеристикой исчерпывается вся информация о достаточно известном русском конспирологе и его вкладе в развитие «теории заговора». В ранней «идеологически выдержанной» работе «Историография против истории» Е. Б. Черняка — одного из первых отечественных конспирологов, любая попытка недогматического, порой с использованием «теории заговора», анализа политических процессов XX столетия объясняется как «враждебная», «реакционная», в лучшем случае как «ревизионистская». Так, говоря о конспирологическом объяснении возникновения Коминтерна как орудия экспансии коммунизма, исследователь называет это «беззастенчивым вымыслом»: «Некоторые из этих историков доказывают, что создание Коминтерна якобы свидетельствовало, что Ленин и большевики не стремились искренне к мирному сосуществованию» ^{673}. Другие, ещё более «кощунственные» с официальной позиции реакционные проявления «теории заговора» помещаются в сноски, видимо, чтобы подчеркнуть их содержательную ничтожность, и сопровождаются весьма экспрессивными эпитетами: «В некоторых сочинениях “желтых” историков повторяется даже глупая клевета о “немецких деньгах”, на которые будто бы и была совершена революция (например, в книге, написанной Мурхедом при участии группы “учёных” провокаторов)» ^{674}. В этом плане между двумя работами есть несомненное сходство: «полупомешанный», «провокаторы», «глупая клевета» — хлесткие и безапелляционные характеристики конспирологических авторов и их сочинений.