Падение Римской империи

Очень скоро военная служба за плату превратилась в вымогательство. Когда именно гунны перешли эту черту, трудно сказать, однако известно, что дядя Аттилы, Руа, ослепленный алчностью, совершил крупный набег на земли Восточной Римской империи, одновременно поставляя контингенты наемников западноримским властям. Ко времени правления Аттилы желанная помощь от варваров обернулась выплатой дани; из рассказа Приска о дипломатических отношениях между римлянами и гуннами ясно следует, что главное, чего ждали гунны от всех этих контактов, а также от своих периодических рейдов по ту сторону границы, — это деньги и еще раз деньги. Как мы уже видели, первый договор, заключенный между Аттилой и Бледой, с одной стороны, и восточноримскими властями, с другой, зафиксировал размер ежегодных выплат на уровне 700 фунтов золота, и с этой отметки запросы могли только ползти вверх. Военные действия гуннов против римлян повлекли за собой и другую, столь же одностороннюю, экономическую выгоду: это захваченная добыча, рабы и выкупные суммы вроде той, о размерах которой вели переговоры Приск и Максимин ^{345} .

Итак, к началу 440-х гг. военное давление на Римскую империю стало источником постоянно расширяющегося потока денежных средств в направлении гуннской державы. Чтобы низвергнуть иерархию ранжированных, но более или менее равноправных «королей», предводитель, намеревавшийся стать главным королем, должен был убедить подданных других «королей» признать его власть. Овладение контролем над потоком денежных средств из пределов империи явилось идеальным способом сосредоточить верховную власть в руках одного человека и одновременно сделать ненужными старые политические структуры. Лишь благодаря контролю над новыми финансовыми поступлениями один король мог превзойти других в борьбе за власть. Уже во второй половине IV в. гунны, по-видимому, совершали набеги и терроризировали как других кочевников, так и занимавшихся земледелием германцев в Северном Причерноморье, однако подлинная централизация стала возможной лишь тогда, когда гунны в большинстве своем обосновались в непосредственной близости от границ Римской империи. Практикуя грабительские набеги и террор в отношении готов, можно было захватить некоторое количество рабов, немного серебра и какое-то количество сельскохозяйственной продукции, однако всего этого было недостаточно, чтобы обеспечить полномасштабную политическую трансформацию. Между тем реализация аналогичных задач лицом клицу с Римской империей привела к огромному притоку золота; сначала речь шла о сотнях фунтов ежегодно, затем о тысячах. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы трансформировать как экономическую, так и политическую структуры гуннского общества.

Хотя данное предположение нелегко доказать, мы можем понять эти трансформации скорее как адаптацию вне кочевого быта, нежели как полный разрыв с прошлым. Уже говорилось о том, что в обычных условиях кочевники занимаются животноводством, стараясь максимально использовать самые разные виды доступного им корма. Лошадь здесь фигурирует прежде всего в качестве дорогого животного (почти предмета роскоши), которое используют для езды, на войне, в качестве транспортного средства и объекта торговли; мясо и молоко лошади дают лишь очень незначительную отдачу в плане полезного белка, что сопоставимо с качеством и количеством потребляемого корма. Посему кочевники в целом держат относительно немного лошадей. Однако если война становится в финансовом отношении привлекательным делом, как это случилось, когда гунны вторглись в пределы Римской империи, тогда кочевники вполне могли начать разводить в растущих масштабах лошадей для войны, попутно превращаясь в особый тип военного кочевого объединения, ориентированного на ведение грабительских войн. Этот принцип никогда не смог бы реализоваться в качестве серьезной стратегической линии в степи, где потенциальные выгоды от войны были существенно меньше.

Невозможно доказать, что все произошло именно так, однако относящимся к делу фактором являются размеры района проживания гуннов в V в. — Венгерской равнины: хотя она и являлась превосходной кормовой базой, сама по себе эта равнина была гораздо меньших размеров, нежели равнины Великой Евразийской степи, которую гунны оставили позади. Площадь в 42 400 кв. км составляет менее 4 процентов пастбищ, существующих, например, в одной Монгольской республике. Поскольку кормовая база отныне была весьма ограниченна, некоторые историки задаются вопросом: не потому ли гунны эволюционировали в направлении совершенно оседлого образа жизни в V в.? Это вероятный аргумент, но не единственный. Венгерская равнина теоретически могла бы обеспечить кормом 320 тысяч лошадей, однако эту цифру следует уменьшить, имея в виду диких животных, лесные массивы и т. д.; таким образом, резонно предположить, что равнина могла прокормить приблизительно 150 тысяч лошадей. Если учесть, что каждому воину-кочевнику необходимо как минимум 10 лошадей, чтобы периодически давать им отдых и не загнать насмерть, то следует, что Венгерская равнина являла собой достаточное пространство, чтобы прокормить лошадей не более чем для 15 тысяч воинов. Я сильно сомневаюсь, что гуннов вообще когда-либо было больше, тем более что нет ни одного относящегося ко времени правления Аттилы внятного свидетельства о том, что гунны не сохранили хотя бы отчасти своего кочевого образа жизни ^{346} . Как бы там ни было, в действительности дело заключается в том, что, как только они обосновались в непосредственной близости от Римской империи, гунны усвоили себе новый и более подходящий для них образ жизни, в основе которого лежало военное давление на относительно богатую экономику Средиземноморья.

Сочинение Приска точно фиксирует и другую метаморфозу, которая сделала возможным возникновение империи Аттилы. При его дворе Максимин и Приск контактировали прежде всего с ближайшим окружением Аттилы (по своей значимости эти люди занимали второе место в империи после самого властителя), причем чаще, чем с самим Аттилой. Идентификация языковых групп, к которым относятся древние личные имена, зачастую является сомнительной, однако имена этих людей крайне любопытны. Нет никаких сомнений в том, что Онегесий и Эдекон носили германские или германизированные имена, тогда как Берих и Скотта, возможно, носили имена того же происхождения. Кроме того, Аттила («Маленький отец») и Бледа — тоже германские имена. Это вовсе не означает, что все упомянутые лица обязательно были скорее германского, нежели гуннского происхождения (хотя могли бы быть), поскольку мы знаем, что к середине V в. «готский» — вероятно, собирательный термин для нескольких родственных германских диалектов, на которых говорили в Центральной и Восточной Европе, — был одним из основных языков гуннской державы, на нем говорили и при дворе Аттилы. Поэтому, кроме полученных ими при рождении гуннских имен (в этой связи возникает вопрос: на каком языке гунны говорили изначально?), высокопоставленные фигуры в гуннской империи, по-видимому, носили еще и германские или германизированные имена ^{347} . Почему же германские языки играли столь важную роль в жизни гуннской империи?

Объяснение лежит в сфере общих закономерностей эволюции державы Аттилы. Еще в 370-х гг., когда они нападали на готов в Северном Причерноморье, гунны вынуждали те племена, которые уже были ими покорены, воевать на их стороне. Когда они впервые напали на грейтунгов, низвергнув ту лавину, которая докатилась до битвы при Адрианополе (см. гл. IV), гунны действовали в союзе с ираноязычными кочевниками-аланами. И когда бы мы ни сталкивались с ними впоследствии, мы обнаруживаем, что гуннские войска всегда сражались вместе с союзниками иного происхождения. Хотя Ульдин, как мы видели в V главе, не был завоевателем масштаба Аттилы, тем не менее, когда восточноримские войска разоружили его людей, большая часть этой массы, которую надлежало вновь расселить, оказалась германоговорящими скирами ^{348} . Похожая ситуация имела место в начале 420-х гг., когда восточноримские войска, развязав боевые действия с целью ликвидировать гуннскую власть западнее Карпатских гор, столкнулись лицом к лицу с большим количеством готов ^{349} .