Секрет политшинели

– Сумею, – сказал я невеселым голосом. – Кольцо надо выдернуть, и все.

– Вот-вот, – подтвердил Шведов. – Кольцо выдернешь, и все… А впрочем, зачем такие сложности? У тебя пистолет есть. Это вернее. Тогда, значит, так. Гранату метнешь с близкого расстояния. Потом из пистолета нескольких приберешь. А последнюю пулю для себя оставь. Нет, лучше две оставь. На последнюю надеяться опасно. Осечка может случиться. Все понял?

– Все.

– Не струсишь?

– Постараюсь.

– Ну смотри. Не забывай присягу, которую принимал. В плен не сдаваться ни при каких обстоятельствах.

– Не сдамся. Только присягу я не принимал.

– Присягу не принимал? Так не бывает.

– Не бывает, конечно. А со мной получилось. Из ополчения меня выдернули до того, как мы присягали, а на курсах присяги не было…

– Ну а сейчас, когда направление в часть давали, неужели не поинтересовались, кого на фронт посылают? Неужели ни о чем тебя не спрашивали?

– Спрашивали. Про родителей. Про родственников. Анкеты я заполнял. А про присягу не спрашивали…

– Хорошее дело! – ворчал Шведов. – Как же тебе можно оружие доверить? Ну и порядок – человека без присяги на войну посылают! Продовольственный аттестат дать не забыли, а про присягу спросить в голову не пришло.

– А что тут особенного. Я – комсомолец. А раньше был пионером. Торжественное обещание давал. В общем, не подведу, Андрей, не бойтесь.

– Что же теперь с тобой делать?.. Ладно, наблюдай кругом и дожидайся меня.

– Хорошо, Андрей!

Шведов двинулся по кювету и скоро исчез из виду. Я остался один. Мысль о том, что Андрея теперь нет рядом и что я должен действовать самостоятельно, заставила меня внутренне собраться, как говорят в армии – подтянуться. Я проверил затвор винтовки. Граната в порядке. А как пистолет, взведен? Я вынул его из кармана тужурки, осторожно оттянул казенник, патрон выехал из ствола. Я ввел его обратно и положил пистолет перед собой. Лучше его без надобности не трогать. А в случае чего дешево я свою жизнь не отдам. Был же и героем тысячи раз, читая книги, глядя на киноэкран… Нет, ничего, ничего. Не струшу. Жаль будет, если Андрей не увидит, как достойно я буду умирать. Может быть, и увидит… Я буду лежать на шоссе, возле кювета, а вокруг меня веером – убитые фашисты. Сколько? Ну уж не меньше десятка, при моем-то вооружении!

Я посмотрел на часы. Точное время по ним определить было нельзя. Минутная стрелка соскочила с оси и лежала поперек циферблата. Это с ней случалось часто. Часы у меня на руке были старые. Мама купила их по дешевке в комиссионном магазине в день моего поступления в университет. Я по общей моде переделал их на наручные. Все студенты носили наручные часы, переделанные из карманных. Настоящие наручные часы были большой редкостью, как правило, прямоугольные, в золотом корпусе и только заграничные. «Павел Буре», например. Всех, кто имел такие часы, я считал жуликами.

Ходили мои часы неплохо. По положению часовой стрелки я определил, что дело идет к трем. Бой там, впереди, все разгорался. Меня начало охватывать беспокойство за Андрея. Скорее бы он вернулся. А вдруг не вернется? Вдруг гитлеровцы обнаружат его и убьют?! Он ведь совсем один. Нет уж, не так это просто – убить такого человека, как Шведов! А что если Андрей найдет лазейку в расположении немцев и проберется или пробьется к нашим в Стрельну, оставив меня здесь? Нет, и этого тоже не может быть. Шведов не такой человек, чтобы бросить товарища.

Так я уговаривал себя снова и снова. С каждой минутой мне становилось все страшнее. Раньше я думал, что страшно бывает только в темноте. А сейчас мне было страшно оттого, что так светло, что так ярко светит солнце. А впрочем, страшно даже не от этого, а оттого, что я один. Вот вернется Андрей, и все сразу снова будет хорошо. Скорее бы!

Но, само собой, я не только ждал. Я вел наблюдение. Осторожно, стараясь как можно меньше показываться из кювета, я оборудовал на его кромке небольшой пригорок из дерна, камушков и листьев. Он скрывал мою каску, когда я приподнимал голову, чтобы смотреть вправо, в сторону небольшого редкого леска, находившегося от меня метрах в двухстах. Именно оттуда, думал я, могут появиться немцы. Смотрел я в ту сторону почти неотрывно, хотя именно туда смотреть было как-то неприятно. Другое дело, когда оглянешься на Кронштадт или, тем более, на Ленинград. Исаакиевский собор виден еле-еле. Купол его не золотой, каким был всегда, а серый, почти слитый с дымкой, покрывающей город. Там, далеко отсюда и совсем недалеко от собора, – мама. Фашисты, которые сидят под Лиговом и под Пулковом, ближе к нашему дому, чем я… Неужели все это происходит на самом деле?

Но вот и Андрей! Я увидел его, когда он сполз в кювет невдалеке от меня.

– Ну что, Саня, натерпелся страху один-то? – спросил он.

– Да нет, с чего бы. Тихо. Светло. Солнышко светит.

– Собирайся, пошли.

– Куда?

– Назад пойдем. В Стрельну не пройти. По крайней мере, днем… Гитлеровцев пока не больше батальона. Артиллерии нет совсем. Танков тоже. Значит, будут наращивать силы. Надо срочно передать эти данные командованию. Если из нас ты один уцелеешь, все так и передай, как я тебе сказал. Понял?

– Понял. Только я уверен, что вы, Андрей…

– Ладно. Без антимоний. Война есть война… Вперед!

И мы пошли назад.

Шли опять по кювету, низко пригнувшись. Шведов впереди, я за ним. Перед изгибом дороги, за которым терялась видимость, Андрей лег на дно кювета и знаком приказал лечь мне. До поворота мы ползли по-пластунски. Осторожность Андрея на этот раз показалась мне излишней. Мы ведь недавно спокойно прошли по этой самой дороге.

За изгибом дороги ничего не обнаружилось. Ни живой души. Тихо. Если, конечно, не считать далеких залпов и мирного жужжания всякой живности. Все так же привычно, по-дачному пахло нагретым железом рельсов. А вот впереди и наш старый знакомый – последний трамвайный поезд, который мы миновали, когда двигались к Стрельне. Я поравнялся с Андреем и уже хотел было приподняться, как вдруг он с силой притянул меня за шею, точно петуха, к земле. Я глянул вперед и замер.

С передней площадки трамвая сходил человек. Он сходил обыкновенно и спокойно, как только что приехавший на свою остановку пассажир. Чуть задержался на верхней подножке, будто дожидаясь, пока вагон окончательно остановится, и легко соскочил с нижней подножки на землю. На нем не было головного убора, не видно было и оружия… Я не сразу понял, что это немец. Немец! Сапоги с короткими голенищами раструбом. Мундир темно-зеленого цвета… Немец повернулся лицом к вагону, расстегнул прореху и стал мочиться. Я еще не успел сообразить, что же надо делать, как Шведов выстрелил. Немец рухнул вниз.

– За мной! – крикнул Андрей. – Ползком и перебежками! Вон к тем бугоркам!

Он выскочил из кювета и, пригнувшись, побежал через поле в сторону залива. Я побежал за ним. Мы неслись вдоль какой-то канавы или ручейка. Впереди, на пересечении ее с другой канавой, образовались два довольно высоких бугра. Они находились как раз напротив трамвая, метрах в двухстах от него.

Раздались выстрелы. Возле меня просвистела пуля. Вторая чуть не клюнула меня в затылок, просвистела возле самого уха.

– Ложись! – крикнул Шведов и опрокинулся в канаву. Я тоже плюхнулся вниз, взмахнув руками, точно меня подстрелили. Андрей быстро пополз вверх по мокрому дну.

– Скорее, Саня, за те бугры. Позиция что надо!

За буграми мы осторожно осмотрелись. Враг перестал стрелять. Возможно, потерял нас из виду. Немца, упавшего возле трамвая, видно не было. То ли сам вполз обратно в вагон, где оставалось его оружие и снаряжение, то ли ему помогли, то ли он свалился в кювет. Сколько их там, в трамвае? Еще один или больше? Все четыре двери в обоих вагонах были открыты. Все стекла целы.

Я заметил что-то вроде тряпки, свисавшей с крыши первого вагона, над передней площадкой.

– Смотрите, Андрей, на крыше трамвая фрицевская шинель.

Вон пола свешивается.