Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках

«Нас, овец Христовых, не премудряйте софистеками своими, нам ныне неколи философства вашего слушать, — возражал на изощренные приемы речи иноземного “ритора” один из высокообразованных московских писателей, ключарь Успенского собора Иван Наседка, добавляя строго: — Уже бо кончина миру прииде, и суд Господень при дверех…»

Отрешение от мира и пренебрежение его соблазнами, искренняя религиозность и сосредоточенность на душевном спасении проникает во все слои Московского государства. Приезжавшие в Москву единоверцы из других стран отмечали соединение в местных жителях приверженности сохранению церковного обряда с неподдельным благочестием, которого не встречали больше нигде. С трепетом вспоминал один из них: «Тут-то (в России) мы вступили на путь усилий для перенесения трудов, стояний и бдений, на путь самообуздания, совершенства и благонравия, почтительного страха и молчания…»

Часто не «сверху», — от патриаршего и царского престола, — а из народной гущи доносятся настойчивые требования защиты «пресветлого православия» от внешних и внутренних посягательств. Солдаты и рейтары из новосозданных полков иноземного строя бьют челом на государево имя, отказываясь служить под началом офицеров-еретиков. Настоятели приходов и прихожане просят ограничить число иностранцев и запретить им строить в городах рядом с православными церквями свои «ропаты» [3]. Появляются энтузиасты возрождения благочестия, среди которых священники и миряне, указывающие на множество отступлений от канонов в посведневной жизни. Возникает движение, получившее в научной литературе название «боголюбческого». С. Зеньковский так характеризовал его: «По всей стране… раздаются голоса, требующие от иерархии перемен: повсюду растет религиозное напряжение, со всех сторон стали видны признаки нового мощного религиозного движения… Представители этого течения хотели стать христианами не только на бумаге, но и на деле» ^{14}.

Появляется много имен видных деятелей этого церковного возрождения, среди которых архимандрит Троицесергиева монастыря Дионисий, окруженный благоговейным почитанием, имевший непререкаемый духовный авторитет, его ученики, сотрудники и последователи — Симон Азарьин, Иван Неронов, Иван Наседка и еще больше почти безвестных подвижников и ревнителей очищения веры. Некоторые из них обращаются в своих произведениях к трагедии Смуты, ее причинам и утверждают читателей в мысли, что отступление от благочестия в вере и от своих национальных традиций, засилье иноземцев угрожает самому существованию народа. Другие очищают богослужебные тексты от вкравшихся в них ошибок бескомпромиссно, не боясь ни преследования, ни лишений и побоев, восстают против падения нравов, против пьянства, сквернословия и небрежения церковными правилами. Обличают пороки воевод и представителей иерархии, гонят скоморохов, искореняют остатки языческих традиций и суеверия.

Движение боголюбцев направлено на исправление прежних ошибок и недопущение их повторения. Их цель — возрождение веры и защита национальной самобытности, сохранение Руси — «святорусского царства», Третьего, последнего «Рима» — оплота веры.

Русская церковная реформация, в отличие от европейской, была направлена на возрождение христианской жизни в строгом соответствии с каноническими правилами. Целью реформаторов было не привнесение вольностей и новшеств в обряды и толкование священных текстов, а искоренение любых несоответствий в духовной практике со священными образцами, возвращение к незыблемой основе вселенского православия.

Их главным и действенным оружием стала проповедь. Живое слово, обращенное к слушателям, возрождало традиции пастырских поучений, которыми так сильно было русское богословие прежних времен. Слово стыдило за пороки и вдохновляло на их преодоление, вселяло надежду на духовную победу. Проповедники много терпели за свою смелость — их травили собаками и медведями лихоимцы-воеводы, били смертным боем в ночи раздраженные назойливым морализаторством пьяницы и блудодеи, гнали нерадивые попы, не желавшие что-либо исправлять в своем быте, часто далеком от образцовой добродетели. Но проповедь не глохла, а становилась все громче и настойчивее.

Правительство, в первую очередь духовное — патриарх Филарет и его окружение, прислушивалось к голосам проповедников церковного возрождения и старалось идти навстречу их требованиям, поскольку полностью разделяло их тревоги и цели.

Неуклонно усиливали строгие меры по отношению к иноземцам. Кроме перечисленного ранее, запретили им приобретать дома в собственность у горожан и старались селить их отдельно от русских обывателей, в застраиваемых специально для этого местах — прообразе будущей Немецкой слободы, а возможности для строительства «ропат» были сильно ограничены. Всячески пытались склонить иностранцев на государственной службе принять православие, а встречая слишком упорное сопротивление, предпочитали отказываться от услуг порой ценных специалистов. По крайней мере, строго запретили иноверцам иметь у себя православную прислугу и держали служилых иноземцев на денежном окладе, стараясь не наделять их поместьями с русскими крестьянами.

Не менее строго и быстро реагировали власти на сообщения о нестроениях в церковной жизни. За любые нарушения в обрядах, несоблюдение канонов и недостойное поведение чиновники и священники, а порой и епископы подвергались епитимиям или отстранялись от исполнения обязанностей, отправлялись в монастырские тюрьмы «на исправление». Пьянство и разврат, нечестивые развлечения считались едва ли не государственным преступлением. Была объявлена настоящая война скоморохам — их вылавливали, отнимали музыкальные инструменты, ссылали на окраины государства, заставляя заниматься полезными промыслами или землепашеством.

Патриарх Филарет не только возглавлял эту борьбу за возрождение благочестия, но лично знал и поддерживал наиболее бескомпромиссных ее деятелей. Среди его ближайших сотрудников были архимандрит Дионисий и Иван Наседка. Благодаря помощи Филарета был рукоположен в священники и начал свою проповедь Иван Неронов. Возможно, не без поддержки патриарха начал свою деятельность и получивший славу неутомимого подвижника веры старец Капитон.

В 20—30-е годы XVII века обширные пространства Заволжья оказались охвачены необычайно сильным религиозным движением, отличавшимся крайними формами аскетизма и радикальным неприятием окружающего мира. Его основатель, Капитон, вел столь строгий образ жизни, что это дало повод позднейшим исследователям для обвинений его едва ли не в изуверстве. Иначе думали современники, благоговея перед подвижничеством старца, как «велика и совершенна постника». В начальный период своей деятельности Капитон возложил на себя тяжелые железные вериги, но впоследствии заменил их еще более тяжкими каменными. Поверх них, круглый год, в самый лютый мороз, он носил только короткий плащ, едва достигавший колен. По описаниям людей, видевших старца, он «вериги на себе носил каменные, плита созади, а другая спереди, по полтора пуда в обеих: и всего весу три пуда. Петля ему бе пояс, а крюк в потолке, а обе железны, то ему постеля: прицепил крюк в петлю повисе спати…»

Правила поста в обители Капитона превосходили все известные ограничения. Во все дни он вкушал только от «семен и ягодичия и прочих, растущих на земли». На Пасху он не позволял себе ничего скоромного, но ел сам и давал ученикам вместо пасхальных яиц только головку красного лука. Молитва утром, днем и ночью, земные поклоны, число которых часто далеко превосходило тысячу — таков аскетичный быт этого старца.

Умерщвление плоти, строгое постничество совершенно в духе отшельников от мира первых веков христианства — не только не отпугивало, но привлекало в Капитонов скит множество последователей. Некоторые оставались там и становились его учениками, большинство, подивившись необычайной строгости и поклонившись подвигу старца, возвращалось обратно, разнося по селам и городам славу о великом подвижнике веры.