Тавриз туманный

Я слыхал от многих, что между Саттар-ханом и другими руководителями произошли некоторые недоразумения, что Саттар-хан не считается с общим мнением.

Эти слухи произвели на меня удручающее впечатление, и я решил в первую очередь добиться свидания с теми, кто делает революцию с оружием в руках, и с идейно-политическими руководителями революции. Мне не терпелось встретиться с Саттар-ханом, приглядеться, найти правильный подход к нему.

Но только после встречи с Саттар-ханом и начала работы я понял, что нужно обладать особенным искусством и большой дозой чуткости, чтобы постигнуть тайну руководителей, восточной революции.

На другой же день после приезда в Тавриз я в девять часов утра вышел из дому. Прежде всего я хотел повидаться с одним из вождей революции Гаджи-Али-ага-Давачи.

На улице Хиябан то и дело слышались слова - патроны, оружие, перестрелка, революция, контрреволюция. Невооруженные люди встречались изредка. Я чувствовал себя как на фронте большой войны.

К оружию тавризцы привыкли давно, так как правительство никогда не запрещало им ношение оружия. Невооруженные тут казались людьми посторонними и безучастными.

На улицах чувствовалось большое возбуждение. Поблизости слышалось пение. Как было не посмотреть на того, кто пел революционную боевую песню.

Это оказался чистильщик сапог, юноша лет пятнадцати-шестнадцати. Он пел, сидя перед чайной:

Рахим-хан* идет на Тавриз,

______________ * Рахим-хан Карадаглы - крупный помещик, сторонник шаха, наступавший на революционный Тавриз.

Гостинцев нам везет.

Кровь доходит до колен.

Пусть рухнет твой трон, Мамдали*,

______________ * Исковерканное имя иранского шаха Мамед-Али.

Ослепнуть бы тебе, Мамдали!

Разгромлен вконец Тавриз,

Сколько раз горел Тавриз,

Тебе доверял Тавриз.

Пусть рухнет твой трон, Мамдали,

Ослепнуть бы тебе, Мамдали!

Бабка твоя Умму-хаган.

А сам ты лишен мужества,

Довольно, не проливай столько крови.

Пусть рухнет твой трон Мамдали,

Ослепнуть бы тебе, Мамдали!

Юноша пел восторженно, но слова песни звучали рискованно смело, так как Рахим-хан Карадаглы наступал на Тавриз, готовясь раздавить революцию.

Меня очень радовало, что в Тавризе боролись за революцию не только оружием, но и стихами, песнями. Литература и искусство помогали борьбе, и этот союз оружия и литературы вызывал в моем воображении картины будущих блестящих побед революции.

Первое мое свидание должно было быть с Гаджи-Али-Давачи. Но я не знал его дома. Я знал только одно, что Гаджи-Али самый известный человеке Тавризе: он, первый из тавризских тюрок, отдал дочь в американский колледж и не скрывал ее от взоров посторонних.

Я остановил проходившего мимо молодого человека, обвешанного оружием.

- Как мне пройти к Гаджи-Али? - спросил я. Тот задумался, окинул меня внимательным взглядом.

- Вы кавказец? - спросил он.

- Да, кавказец.

- Раз ваша милость кавказец, то вам надо явиться к его светлости сардару. Все кавказцы при его светлости сардаре.

- Я хочу видеть господина Гаджи-Ал и по личному делу, - ответил я.

- Отлично! Вы хотите видеть того самого Гаджи-Али, что не скрывает свою дочь? Не так ли?

- Да, так...

Пойле этого вояка призадумался, потом позвал чистильщика:

- Парень, поди-ка с этим братцем, покажи ему дом Гаджи-Али, дочь которого ходит открыто.

Мы уже двинулись, когда он остановил нас и, отведя меня в сторону, сказал:

- Если вы привезли оружие, то продайте революционерам. Не продавайте девечинцам, иначе это оружие направят против революционеров.

- Будьте покойны, я ничего не привез.

Чистильщик сапог шел впереди, выкрикивая "вакса!" По дороге он, попросив извинения, раза два останавливался, чтобы почистить сапоги прохожим; при этом я стоял, не скрывая свое нетерпение. Мне интереснее было осматривать город, наблюдать жизнь тавризцев, чем стоять на одном месте.

На улицах не было ни фаэтонов, ни арб, вообще никаких экипажей. Встречались всадники, торопливо ехавшие на белых ослах.

Я спросил чистильщика, куда они едут.

- Тавриз большой город, - ответил он. - В одном районе Девечи 60 тысяч домов. Туда и обратно пешком не пойдешь. Все, кто едет на ослах, - купцы. Живут они в отдаленных районах города. Рано утром купец приезжает в свою контору. Тут же под конторой находится и конюшня. Там привязывает осла. Вечером купец выносит из конторы палан и кладет на спину осла...

- Хорошо, но почему он прячет палан в конторе?

- О, здесь здорово крадут паланы. Чистильщик начинал дразнить и дурачить меня.

Через несколько минут он повернулся ко мне и назидательно добавил:

- Если у вас есть осел, то будьте осторожны с паланом - цена на них в Тавризе очень высокая.

Я много слыхал о том, как любят тавризцы дурачить людей, и слушал чистильщика с большим интересом. Прикинувшись простаком, я сказал:

- Благодарю тебя. Хорошо, что ты сообщил мне, а не то бы украли палан и бедный осел остался бы без палана. А ведь вся красота осла в палане.

Тавризский остряк смолчал. Прошли дальше. Проходя, мимо меняльных лавок, чистильщик остановился и прошептал мне на ухо:

- Приезжие меняют свои деньги здесь.

Мне как раз надо было обменять деньги. Подойдя к одной из лавок, я достал русскую пятирублевку.

- Сегодняшний курс двадцать семь кран пять шай, - шепнул мне чистильщик.

Услыхав это, меняла рассердился на него.

- Эй, стерва, кто тебя звал?

- От стервы слышу! - дерзко отвечал чистильщик. Меняла смолчал и занялся своим делом. Тавризцы привыкли к такого рода перебранкам.

Мы продолжали наш путь. Мой спутник молчал. Я удивился, что он так быстро отвязался от меня. Но не прошло и пяти минут, как он опять обратился ко мне:

- Знаешь, что?

- Нет, не знаю!

- Я боюсь...

- Чего боишься?

- Боюсь, что ты забудедць...

- Что забуду?

- Припрятать палан осла. Тавриз плутоватый город. Всякий, кто приезжает сюда с паланом, уезжает без палана.

- Не бойся, не забуду...

Мы все шли. Через несколько минут он продолжал:

- Ну смотри, я полагаюсь на тебя...

- Насчет чего?

- Насчет того, что ты не спустишь глаз с палана.

- Ты можешь быть совершенно спокоен. В этом я могу тебя уверить.

Мы шли очень долго, конца не было видно этой улице Раста-куча. Чистильщик все поручал мне следить за паланом.

Мы дошли до улицы Энгеч. Издали указав мне на дверь Гаджи-Али, чистильщик сказал:

- Вот дом того, чья дочь ходит с открытым лицом.

- Благодарю тебя, - сказал я и протянул ему два крана. Он взял монеты и, посмотрев вокруг, сунул их в карман.

Не успел я дойти до дома, как мой провожатый окликнул меня:

- Братец, если не трудно, подожди минуточку.

Он стал приближаться ко мне. Я решил, что он не доволен платой и, не дав ему раскрыть рта, вложил в его руку еще два крана.

- Ну, уж раз так случилось, - сказал он, - то я хочу просить еще об одном.

- Пожалуйста, говори.

- Я очень прошу не спускать глаз с палана!

Я рассмеялся. Он был разочарован.

Это в характере тавризцев, раздразнить человека, вывести его из себя и довести дело до брани. Я же не сердился, не ругался, и это разоружило молодого тавризца.

Я постучал в дверь. На стук вышла девушка, одетая по-европейски. Окинув меня взглядом, она спросила.

- Что вам угодно?

- Гаджи-Али здесь живет?

- Да, здесь.

- Он дома?

- Дома.

- Я хотел бы его видеть.

- А кто вы?

- Я его брат.

Девушка с удивлением оглядела меня. Не зная ее, я не мог назвать другое имя.

- Если так, - нерешительно сказала она, - то подождите минуточку, я сообщу гаджи.

Девушка ушла. Через минуту вышел ко мне сам Гаджи-Али; за ним шла та же девушка. Я назвался. Обнялись, поцеловались.