Парадоксы Смутного времени

Федор Шахмагонов

Парадоксы Смутного времени

Вступление И. Грекова

Давно знаю писателя Федора Шахмагонова, его увлеченность исторической темой, его дотошность и кропотливость в изучении летописных источников. Одним из увлечений писателя в последние годы стало исследование Смутного времени на Руси. Историография до сих пор не может ответить на все вопросы, относящиеся к этому периоду в истории Русского государства. Образно говоря, мы, историки, оставляем писателям большой простор для догадок и предположений. В особенности это относится ко всему, что связано с «угличской драмой» и выяснением личности Лжедмитрия I.

Здесь Федор Шахмагонов делится с читателями результатами своих изысканий. Они не бесспорны, однако, на мой взгляд, представляют интерес для исторической науки.

Игорь Греков,

доктор исторических наук

I

В ночь на 17 мая 1606 года, с пятницы на субботу, близко к рассвету, на звоннице церкви святого Ильи ударил в набат колокол, ему тут же отозвался полошный колокол. Полошный подавал голос, когда к Москве прибегал изгоном крымский хан со всей ордой или при большом пожаре московском. Набат разнесся по городу, звонили во все колокола.

На Пожар (так называли Красную площадь) сбежались московские люди. Им кричали с Лобного места: «Литовцы собираются убить государя! Бейте литву, берите животы себе!»

Московские люди кинулись, бить польских гостей, тати и грабители, выпущенные из тюрем, спешили грабить.

Глава боярского заговора против царствующего Дмитрия, князь Василий Иванович Шуйский одной рукой воздел перед собой крест, другою поднял меч и повел заговорщиков в Кремль убивать царя.

Царя убили.

Перебили много польских гостей, иных взяли под стражу. Через несколько дней тело царя сожгли, а пепел развеяли выстрелом из пушки. Царя Дмитрия объявили самозванцем, он вошел в историю под именем Лжедмитрия I.

В одну ночь князь Василий Шуйский воздвиг на долгие годы вражду между народами одного славянского корня, которым предназначалось их родственной общностью единство в неспокойном историческом процессе.

И все, кто в Польше (а это многие польские сенаторы, шляхтичи и народ) выступал против поставления Дмитрия на московский престол, потрясенные расправой со своими соотечественниками, вознегодовали. Те, кто держал в умысле воевать Московию, возрадовались и обрели непререкаемый голос.

Убийство Лжедмитрия I ввергло Россию в тяжелую смуту. Его восхождение на московский престол стало одной из самых запутанных тайн в истории, одной из самых болезненных точек, к которой историография и по сей день прикасается с непонятной опаской. Устранив Лжедмитрия, на русский престол взошел клятвопреступник, превзошедший своей подлостью всех государей средневековья. Князь Василий как бы завершил давний спор своего рода суздальских князей с домом государей московских. Этот спор был начат предательством его далеких предков: они мешали Дмитрию Донскому в его борьбе за освобождение русской земли от ордынского ига, привели Тохтамыша к Москве и открыли ему ворота города клятвопреступлением.

Василий Шуйский сначала целовал крест освященному собору в том, что царевич Дмитрий 15 мая 1591 года «набрушился на нож» и его «не стало судом божиим». Когда Лжедмитрий во главе войска и казачьих таборов подходил к Москве, Василий Шуйский целовал крест московскому люду на Лобном месте, что идет истинный сын Иоанна Грозного, углицкий царевич Дмитрий. Убив Лжедмитрия, Шуйский целовал крест, что царствовал под именем Дмитрия не сын Грозного, а монах-расстрига Гришка Отрепьев, царевич же был убит по повелению Бориса Годунова.

В большей степени самозванец, чем его предшественник, Василий Шуйский стоял у истока тайны, он прикрыл ее своей тяжелой и мрачной фигурой, а тех, кто мог что-либо знать, заставил молчать силой, обманом, подкупом и клятвопреступлением.

II 

Мой интерес к эпохе Смутного времени тесно переплетался в моем сознании с работой над романом «Ликуя и скорбя» о Куликовской победе. На Куликовом поле, в жестокой сече решалось: «Быть или не быть русскому народу?» В начале XVII века опять столь же остро встал вопрос, исчезнуть ли русскому корню в пучине внутренних смут, не увлекут ли его в бездонную пропасть самозванцы, один за другим захватывающие власть, устоит ли русская государственность под натиском внешних врагов?

Куликовская пора, несмотря на то, что она насыщена крупными событиями,— пора молчаливая. Скупы и лаконичны летописи, почти нет свидетельств современников. «Сказания о Мамаевом побоище», «Задонщина», несколько документов, несколько памятников зодчества, пожалуй, самое яркое — это памятники искусства: работы Феофана Грека, Даниила Черного, Прохора с Городца и Андрея Рублева.

Смутное время говорливо. Летописи, свидетельства современников русских и иноземцев, воспоминания очевидцев и участников событий, публицистические повествования, обилие документов, донесения лазутчиков, донесения и отчеты агентов ордена иезуитов, переписка европейских и русских дипломатов.

В череде стремительно сменяющихся драматических событий, апокалипсических злодейств, тут же и настигающих их возмездий, вторжений иноземцев, в горниле вулканических извержений народного гнева — какие раскрываются характеры! Какие вскипают страсти! Доблесть и предательство выступают на сцену в крайних своих проявлениях, в одной личности порой сливаются воедино и адская темень души, и ее горний всплески, мудрость и глупость шествуют в обнимку.

Вильям Шекспир по свежим следам ставил в Лондоне трагедию «Леди Макбет», а Лопе де Вега написал драму «Великий князь московский».

Чего стоит хотя бы образ Лжедмитрия I! Как не залюбоваться мастерством, с каким он играл роль московского царя, с каким искусством поставил перед этим хитроумный спектакль для иезуитов, искушенных до предела возможного в интригах, втянув в свое феерическое представление королей, императоров, церковных иерархов и самого папу римского. Кто бы он ни был, но перед нами промелькнуло огромное актерское дарование. Шекспир играл на сцене, он — в жизни... Дерзкий мечтатель, опередивший в своем воображении эпоху, за столетие до Петра вознамерившийся вырвать Русь из ее византийской дремоты и вывести на арену большой европейской политики.

Положив перед собой чистый лист бумаги и начиная повествование об этом драматическом времени, я нисколько не сомневался, что под именем Дмитрия взошел на московский престол не царский сын, а одаренный актер, воитель и мечтатель, русский талантливый искатель приключений. Я нисколько не сомневался и в том, что царевич Дмитрий был убит по повелению Годунова 15 мая 1591 года в Угличе.

И хотя версия убийства давно была оспорена Н.М. Карамзиным и он готовил при переиздании своей «Истории...» реабилитацию Годунова, меня убеждали в ее справедливости не столько известия летописцев, сколько выкладки английского посла Джильса Флетчера, побывавшего в Московии в 1588—1589 годах и уже в 1591 году издавшего книгу «Of the Rosse common Wealth». Вполне очевидно, что, издавая ее, Флетчер еще не знал о событиях в Угличе, не знал, как сбудется его предсказание. А предсказывал он, исходя из знакомства со сложившейся обстановкой в Москве, скорую смерть царевича Дмитрия от яда или кинжала.

Царевич Дмитрий оказался помехой всем: царю Федору— угроза крамолы и боярских заговоров; Борису Годунову — препятствие в его честолюбивых замыслах, да и прямая угроза в случае прихода к власти Нагих; князю Василию Шуйскому — соперник в его династических притязаниях на трон в случае пресечения династии московских князей.