Особая группа НКВД

Сергей Богатко

Особая группа НКВД

Вставал рассвет…

Утром радист должен был умереть. Как и все бойцы группы, попавшей в засаду, он понимал, что с восходом солнца ни одному из них не удастся вырваться из окружения. Но умереть решил не от вражеской пули в последнем отчаянном броске, а здесь, под кряжистым вязом. Круглая теплая граната Ф-1 висела у него на поясе под курткой всегда — и днем, и ночью. Радист не мог допустить риска попасть в руки фашистов раненым или контуженным, ибо знал, какие нечеловеческие муки уготованы ему — начальнику связи партизанского объединения, инструктору спецшколы Центра. Когда каратели пойдут прочесывать лес и начнется последний бой, он прижмется лицом к земле и выдернет чеку… Товарищи не осудят его. Так поступали многие радисты. Из Ленинграда сообщили, что в отряде тов. Родина радист Пушкарев, окруженный карателями, подорвал себя гранатой, уничтожив и рацию. Выпускница Московской спецшколы, радистка отряда имени Чапаева Вера Бирюкова отстреливалась до последнего патрона и взорвала себя гранатой. В Прибалтике тяжело раненные Валентина Калван и Николай Покидов последней гранатой взорвали себя и радиостанцию. Мученическую смерть приняла радистка Антонина Чередниченко из соединения Сабурова, схваченная при переходе в дальний отряд. Ее изуродованный труп обнаружили у села Боровичи. Пришел черед инструктору последовать за своими учениками.

Тихо было в брянском лесу. Лишь изредка в чашу доносился перестук крупнокалиберных пулеметов да молодая листва на верхушках деревьев озарялась ядовито-ярким светом немецких ракет. И с тоской думал радист о том, что не довелось ему дожить и до тридцати лет, что окружает их всего лишь европейский лес, а не забайкальская тайга — глухая, бескрайняя, непролазная. Там, на изысканиях трассы Байкало-Амурской магистрали, в аэрофотосъемочной группе НКВД радист Виктор Ломанович работал накануне войны. Тайга укрыла бы их всех. А здесь, загнанные в зеленый квадрат, они обречены на верную гибель.

Гитлеровцы тоже понимали это и действовали не спеша, методически. Да и куда им было торопиться?.. Лесной массив ограничен с трех сторон широкими просеками. По углам выставлены танки и бронемашины, пронизывающие пулеметным огнем три направления так, что и зайцу не проскочить. Патроны у партизан на исходе. С четвертой стороны простирается болото, ровное и открытое. Людей, преодолевающих трясину, можно будет расстрел и мать на выбор, как в тире.

Еще недавно лесная зона Брянщины была обширным партизанским краем. Объединение полковника госбезопасности Дмитрия Емлютина насчитывало более 23 тысяч бойцов. На сотнях квадратных километров располагались базы партизан с аэродромами, радиосетью и мощным узлом связи, были свои передвижные киноустановки, типография. По ночам нередко прилетали к ним самолеты полка Гризодубовой, и даже одно время в их распоряжении находилось звено По-2 для оперативной работы с отдаленными отрядами. В сентябре 1942 года немцы попытались ликвидировать партизанский край. В операции приняли участие несколько пехотных полков, батальон СС, зондеркоманды. Предупрежденные своей агентурой партизаны оказали жестокий отпор. Каратели потеряли в боях сотни солдат и отступили. Емлютина вызвали в Кремль, откуда он вскоре прилетел с «Золотой Звездой» Героя на груди. Но незадолго до начала битвы на Орловско-Курской дуге фашисты всерьез взялись вычищать свой тыл. На разгром объединения Емлютина они бросили полнокровные фронтовые дивизии — с танками, самолетами, артиллерией. Лесная оборона вскоре оказалась сломленной, и по законам партизанской войны отряды, рассредоточившись, стали с боями пробиваться из окружения. Каратели шли со всех сторон. Они врезались в леса, вырубали широкие просеки. Обломками разрушенных домов отсыпали дороги, чтобы подтянуть тяжелую военную технику; устраивали засады и облавы, артиллерийские налеты, бомбардировки с воздуха; минировали лесные тропы, засылали в отряды агентуру…

Выбитые со своих баз партизаны уходили из-под ударов мелкими группами, нащупывая слабые звенья в огненном кольце. Тяжелое снаряжение, орудия, радиостанции, типографии закапывали в тайниках. С собой брали только то, что могли унести. Но все больше становилось раненых на руках, все меньше оставалось боеприпасов. Вырваться удавалось далеко не всем.

Штабная группа численностью около пятидесяти человек, в которой находился начальник связи объединения Ломанович (позывной «Вал»), попала в безвыходное положение. К вечеру это стало ясно не только начальнику штаба Гоголюку и комиссару Бондаренко, но и самым молодым партизанам из взвода охраны. Связаться с Центром, чтобы вызвать бомбардировщиков и под огнем попытаться прорваться, они не могли. Шифровальщик вместе с кодами пропал бесследно; возможно, был убит или бродил где-то по лесам с другой группой. Помощи ждать было неоткуда, под утро их ждали на просеках пулеметы…

В последний раз Виктор Ломанович развернул среди деревьев антенну, включил «Северок» на прием. Среди океана звуков, наполнявших эфир, бывалый радист вскоре различил знакомый телеграфный «почерк» старого друга по бамовским изысканиям. Это был Василий Завидонов, который теперь служил в Центральном штабе партизанского движения вместе с другими бамовцами — радистом Филипповым и начальником связи, опытнейшим асом-коротковолновиком Ярославцевым.

Василий вел обычный ночной радиосеанс с одним из более счастливых партизанских отрядов. По мелодии «морзянки» Ломанович безошибочно распознал руку друга, работающего на ключе. И тут в первый и последний раз в своей жизни Вал нарушил святое правило партизанских радистов — вышел на связь открытым текстом. Не называя ни Завидонова, ни себя, надеясь только, что друг все поймет, он передал в эфир серии сигналов, обозначающих примерно следующее:

«Узнаешь меня?..»

«Узнаю», — немедленно отозвался Завидонов и замер.

«Передай нашим, чтобы не ждали, — телеграфировал Ломанович. — Прощай. Станция сворачивается.»

Условная фраза «Станция сворачивается» означала, что с данной минуты позывного «Вал» больше не существует, и если Вал вновь появится в эфире, то это будет уже не он, а оборотень, работающий под диктовку гестапо.

«Понял тебя. Прощай», — отстучал Завидонов и продолжал напряженно вслушиваться в эфир, отчетливо понимая, что ждет он теперь напрасно.

В темноте, ощупью, Ломанович смотал на рогатульку провода антенны, отключил батареи питания. Майская короткая ночь кончалась, небо на востоке начинало светлеть. Оставалось последнее: испортить рацию, раздавить пассатижами ее маленькое кристаллическое сердце — кварц, настроенный на волну Центра, а затем уничтожить себя и вместе с собой все, что знает о товарищах, работающих во вражеском тылу.

А на рассвете от болот начал подниматься туман. Туман вставал такой густоты, что в двух шагах нельзя было различить человека. Точно сама брянская земля вздумала воспротивиться происходящему, не желая отдавать чужеземцам своих сыновей.

Гитлеровцы забеспокоились, стали пускать ракеты, открыли беспорядочный огонь. Но ни шальная стрельба в «молоко», ни ракеты им не помогали. Потом каратели разом прекратили пальбу, принялись вслушиваться, надеясь хотя бы на слух определить, где идут партизаны. А те под покровом седого тумана двигались через болото бесшумно, как призраки.

Когда окружение было уже далеко позади, комиссар Бондаренко, чуть подотстав, на ходу дружески подмигнул Виктору Ломановичу:

— Выходит, Витя, рано попрощались…

Вал, измученный своими увесистыми сумками с аппаратурой, батареями питания, смотанной антенной, остановился и шапкой вытер мокрое от пота лицо.

Комиссар тоже остановился и пристально, словно не узнавая, смотрел на радиста.

— А ведь ты, парень, седой, — тихо проговорил он. И, насупившись, спросил жестко:

— Рация цела? Нужна связь с Центром.

— «Северок» работает, да что толку? Шифров-то нет.

— Знаю. Но сейчас — кровь из носу, а чтобы связь была. Думай, чекист, — не мне тебя учить, как без ключа замки открывают. Ты ведь из особой авиагруппы НКВД. Может быть, тебе поверят.