Сказочное имя

Сергеев-Ценский Сергей

Сказочное имя

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Сказочное имя

Рассказ

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

I

Когда у областного хозяйственника, члена горсовета Хачатурова Андрея Османыча родился сын, он сказал своей жене Людмиле Сергеевне, урожденной Вельяминовой:

- Я придумал, как мы его назовем!.. Я взял, понимаешь, отрывной календарь, и есть там такое имя - Садко, а?.. Мне понравилось... Мой дед назывался Садык. Садык, Садко - очень между собой похоже... И где-то я слышал такое: Садко... Гм, Садко... Где именно, не могу вспомнить.

- Опера есть такая - "Садко", - сказала Людмила Сергеевна.

Она хотела было добавить, чья это опера, но знала, что муж ее, хозяйственник, все равно минут через десять забудет имя композитора, и она, лежа в постели, только морщила страдальчески лоб и смотрела хмуро на блестевшее в соседней комнате, недавно заново отполированное пианино.

Через день Андрей Османыч, явившись с работы и внимательно вслушиваясь в покряхтыванье ребенка, подняв к носу палец, сообщил жене:

- Итак, сделано!.. Записал его в загсе... Появился, мол, на свет новый советский гражданин Садко... Приходи, кума, радоваться...

Андрей Османыч был невысокий, но очень плотный, лет тридцати пяти, бритый и с бритой до синевы круглой, лобастой азиатской головою, с глазами, как спелый терн, и с приплюснутым носом, - он был из Уфы родом, - а Людмила Сергеевна - рослая красивая блондинка, похожая на англичанку, с длинной шеей и покато спадающими плечами.

- Все-таки такого святого - Садко - нет и никогда не было, - отозвалась она мужу, чуть улыбнувшись.

Он провел по ней не спеша взглядом.

- А на черта нам эти святые?

- Все равно конечно, пусть... Пусть он будет Садко, а я буду звать его Сашей...

И, взяв на руки крохотное существо, недавно от нее отделившееся и зажившее своею собственной сложной и непонятной, трудной и волнующей жизнью, она добавила нежно:

- Дитенок мой, дитенок мой крохотный! Ты будешь носить старинное сказочное имя!

Носитель сказочного имени был явно доволен этим: он чмокал губами и пускал приветственные пузыри.

В первые месяцы Садко казался матери (он был у нее первым ребенком) до такой степени безобразным, что она показывала его своим знакомым женщинам только в сумерки и с ужасом ждала, что те всплеснут руками и скажут о нем непосредственно:

- Урод!.. Но ведь это же настоящий урод!.. Разве могут быть такие нормальные дети?..

Однако они ничего страшного не говорили: по их мнению, ребенок был как ребенок. Когда же они узнавали его имя, они восхищались:

- Садко?!. Скажите!.. Садко - гусляр новогородский!.. - и щелкали пальцами перед его пуговкой-носом.

К году Садко выровнялся, очень располнел, заговорил, передвигался по комнатам, держась за все встречные предметы.

Андрей Османыч, наблюдая, как он учится ходить и бывает недоволен, когда ему помогают, говорил с чувством:

- А что?.. Ого!.. Малый далеко пойдет!.. Наркомфин будет... а то нет?.. Товарищ Хачатуров, Садко Андреич!..

Маленький Садко был единственным ребенком в семье и потому становился чем старше, тем деспотичнее. Часто, когда было ему три года, гнал он от себя свою няньку, скромную старушку:

- Уйди! Совсем уйди! Противная!

- Вот ты уж какой богатый стал! Нянька уж тебе не нужна оказалась! притворно удивлялась старушка и разводила руками.

- Уйди!

- Уйду, когда такое дело...

И уходила. Но один Садко долго оставаться не мог. Минут через пять он уже звал ее, сначала тихо:

- Ня-янь!

Потом погромче:

- Ня-янь-ка!

Наконец во весь голос:

- Ня-я-я-я!..

Тогда появлялась хитрая старушка и как ни в чем не бывало начинала его занимать.

- А вон, посмотри-ка, собачка!.. Ах, какая знаменитая собачка! Сама рыженькая, ушки черненькие, глазки - янтарики!..

Садко тянулся к окну, чтобы посмотреть собачку, но старушка говорила жалостно:

- Ах, досада какая нам! Да ведь взяла, подлая, и убежала!

Но Садко замечал, что она выдумала свою собачку, и, глядя на няньку исподлобья, кивал укоризненно головой.

При нем нельзя было сказать ничего такого необычного, чтобы он не обратил внимания, не заметил и не запомнил. Как-то зашел к ним в гости председатель горхоза, немолодой уже человек, член ВЦИКа, Карасев и сказал Людмиле Сергеевне:

- Да вы меня очень не угощайте, хозяюшка, я все ем без разбора... кроме гвоздей и мыла, конечно...

Тогда из своего угла, где он был занят игрушками, вышел изумленный четырехлетний Садко и - палец во рту - спросил его тихо, но настойчиво:

- И вак-су ешь?

Большую подушку он называл подухой, столовую ложку - логой, отцовскую фуражку - фурагой, тщательно подразделяя все предметы на маленькие и большие.

Говорить он начал речисто, чисто, убедительно и однажды на детской площадке побил девочку одних с собою лет за то только, что она сюсюкала и картавила. Кто-то из ее домашних научил ее читать наизусть старые стишки, и она их вздумала читать на площадке, как дома, - нараспев и враскачку, - так:

Мальсиска сиганенок,

Для всех сюзой лебёнок

Силётка бедный я;

Где есть земля и небо,

Вода и колька хлеба,

Там едина моя!

Садко послушал-послушал и вдруг серьезно и сердито начал колотить ее по спине кулаками.

Когда его оттащили и спросили, за что он бил девочку, Садко ответил, возмущенно передразнивая:

- Се-лёд-ка бедная!.. Ишь!.. Колька хлеба!.. А не умеешь говорить, так и не суйся!.. Тоже!.. Сюзой лебёнок!..

Сказали об этом Андрею Османычу и просили не пускать сына на площадку в течение недели.

Хачатуров гладил сына по круглой, как у него самого, вместительной голове и говорил жене:

- Ну что? Не волевая натура?.. Вот то-то и есть!

А Садко ворчал:

- На неделю!.. Тоже еще!.. Да я совсем туда больше не пойду!.. Никогда! Совсем! Никогда! Никогда! Никогда!

(Когда он волновался, то повторял одно и то же слово по нескольку раз.)

В пять лет он уже читал, писал крупным, прямым почерком и решал простые задачки.

Раз как-то вздумал спросить отца:

- Папа, а ты знаешь, что случилось, когда... у мальчика было две монеты в две и три копейки, а он одну потерял?

- Что случилось тогда?

- Да.

- Что же тогда могло случиться?.. Плакал он, должно быть, этот мальчик?

- Что ты, папа? В арифметике?.. - удивился Садко. - В арифметике никто никогда не плачет!

Сам же он и вне арифметики старался плакать как можно реже.

Когда будил его отец по утрам:

- Ну-ка, Садык, вставай!

- Не рычи, сделай милость! - отзывался Садко, не открывая глаз.

А когда однажды и отец и мать его ушли на собрание, оставив его на попечение няньки, а к няньке зашла нянька из соседней квартиры и обе старушки заговорились при вечерней лампе на кухне, Садко слушал их, слушал, переводя глаза с одной на другую, наконец покачал головой, вздохнул и сказал задумчиво:

- Сидят, как два чертика, и болтают!.. А моя нянька и забыла совсем, что мне надо ужинать и спать!

Глаза у него были большие, серые, с длинными ресницами, как у матери, нос же не ее, не прямой, а скорее приплюснутый, как у отца, отцовский подбородок, но матерински тонкие губы; и цветом волос, теперь очень светлых, но которые должны были скоро зазолотеть, он вышел в мать.

Людмила Сергеевна, сама очень неплохо игравшая на пианино, стала учить его музыке и поражалась его слуху.

- У него почти аб-со-лютный слух, а ты говоришь: ко-мис-сар!.. Из него не комиссар, из него композитор может выйти! - говорила она восторженно.

- И на кой же черт он тогда будет кому-нибудь нужен? - удивлялся ее восторженности Андрей Османыч.

Но все-таки сам же купил ему балалайку, которую так полюбил Садко, что даже и ночью она висела над его постелью.