Жень-шень

Пикуль Валентин

Жень-шень

Пикуль Валентин

Жень-шень

В самой глухой тайге, в непроходимых сумрачных балках, где широкая лиственница переплетает свои могучие корни с голубым корейским кедром, растет невзрачный цветок жень-шень.

Точно скрываясь от всего живого, он прячется под дикой виноградной лозой, и три его сморщенные ягоды совсем незаметны в зарослях пестрого маньчжурского перца.

Но люди, идущие по тайге, едущие верхом, плывущие в лодках, ищут не цветок и не ягоды. Грубый корень жень-шень, глубоко уходящий в землю, ищут беспокойные люди. Жень - по-китайски - человек. Шень - по-китайски корень. И корень, вырытый из земли, действительно похож на старого человека. Он сгибает усталую спину, молитвенно прикладывает к груди корявые, натруженные руки и пугливо поджимает под себя длинные ножки.

Природа наделила жень-шень великим даром - делать человека здоровым и жизнь его - долгой. Жень-шень разгоняет по жилам остывающую с годами кровь, старики начинают смотреть по-молодому, и к пожилым возвращается сила и ловкость молодости.

Век человеческий короток, надо успеть докончить начатое в юности. Каждый хочет быть молодым, каждый хочет быть здоровым, каждый хочет иметь волшебный корень жень-шень!

И вот, засунув за пояс костяную лопатку, уходят в тайгу упрямые жизнелюбцы. Они блуждают по темным балкам, минуя звериные тропы, и каждый раз с замиранием сердца раздвигают колючий кедровник: когда же наконец глянет на них невзрачный цветок жень-шень?

* * *

За окном медленно струится теплый осенний дождь. Его принес горячий ветер с далеких хребтов Хингана. Сквозь шорох деревьев море доносит тихие вздохи прибоя. Ночные желтые мотыльки влетают в распахнутое окно фанзы и, стуча крылышками, бьются о толстое стекло горящей лампы.

Ло Со Иен макает в тушь тонкую кисточку и быстро выводит пестрые паучки иероглифов. Они бегут по рисовой бумаге, страстно описывая человеческие страдания и горести. Когда страница кончается, Ло Со Иен спокойно поправляет фитиль лампы и берет бамбуковый веер. Он долго машет им над рукописью, пока не высохнет густая китайская тушь.

Ло Со Иен стар. Глубокие морщины избороздили его сухое лицо, глаза смотрят устало. Вот уже пять лет корейский писатель живет в этой таежной фанзе, окруженной морем, горами и зелеными дебрями. Вот уже пять лет его ищут японские фашисты, чтобы заглушить свободный голос Ло Со Иена.

Но корейский народ любит своего неподкупного друга. Он укрыл его от японских ищеек, спрятал в самую глубь страны, чтобы Ло Со Иен мог по-прежнему говорить свободно.

Каждую неделю к заброшенной фанзе спускается по неприметной тропинке девочка-горянка и приносит Ло Со Иену рис, кунжутное масло и золотистую хурму. Ло Со Иен передает ей свои новые рукописи. И плотно сложенные листки рисовой бумаги переходят из рук в руки, читаются в глухих партизанских ущельях, проникают через решетки застенков, доходят до самых далеких селений и всюду говорят правду, поднимая народ на борьбу за свободу.

И пока над Кореей стоит черная ночь оккупации, в далекой фанзе тихо светит одинокая лампа. Положив на колени письменную дощечку, сидит, склонившись над нею, старый, седой человек.

Медленно струится дождь. Медленно вздыхают морские волны. И все медленнее пишет Ло Со Иен - в слезящихся от старости глазах расплываются столбики иероглифов.

Осторожно сдувая с рукописи обгоревших мотыльков, Ло Со Иен пишет:

".Старый Фын был краскотером. Согнувшись над чаном, фын четырнадцать часов в день перетирал твердые комки пигментов. Хозяин мастерской - японец Никасима - не разрешал выпрямлять спину. И старый Фын половину жизни прожил согнувшись, с мешалкой в руках, задыхаясь в ядовитом тумане разноцветной пыли. И за эту свою работу он получал гроши, которых не хватало даже на бобовую похлебку. Старый Фын месяцами питался морской капустой, собирая ее по ночам на берегу пролива. Собирал, прячась за камни, потому что капуста дар океана - тоже была японской. Фын давно облысел, руки его тряслись, а спина сгорбилась, как у старого корня жень-шень."

Тут Ло Со Иен отложил кисточку в сторону и впервые за эту ночь встал. В углу фанзы он разрыл земляной пол и, вынув маленький сверток, подошел к лампе. На темной старческой ладони Ло Со Иена лежал корень, сгорбленный, как спина старого Фына.

Морщины на лице Ло Со Иена постепенно разгладились, и он улыбнулся, вспомнив, как на прошлой неделе к нему пришла девочка-горянка. Она принесла старому писателю вот этот корень жень-шень - дар партизанки - и сообщила великую радость: партизаны велели передать, что день освобождения близок. Красная Армия, победив германских фашистов, теперь идет на помощь корейцам.

Ло Со Иен погладил коричневого человечка пальцем. Хороший подарок прислал ему народ. Когда станет трудно ходить и пальцы не смогут держать кисточку, Ло Со Иен выпьет целебный настой этого корня, и он возвратит ему утраченные силы.

Со стороны моря вдруг крикнула чем-то встревоженная чайка. Тайга сразу отозвалась на ее крик сотнями голосов. Ло Со Иен быстро собрал рукописи и спрятал корень.

"Кто разбудил птиц?! Кто это ходит по тайге в такое время? Уж не бегут ли японцы от русских?"

Откинув циновку, заменявшую дверь, Ло Со Иен вышел из фанзы и, крадучись, спустился к берегу моря. Всмотревшись в ночные сумерки, он увидел на песчаной отмели человека, выброшенного прибоем. Волны с глухим шорохом набегали на берег, бережно вынося на сушу бессильное тело; птицы с криками носились над ним, точно звали кого-то на помощь.

Ло Со Иен раздвинул ветви деревьев и, осторожно приблизившись к воде, перевернул человека на спину.

Это был моряк, одетый в парусиновую рубаху, заскорузлую от морской соли. Открыв глаза и разглядев склонившегося над ним старика корейца, матрос сказал, еле разжимая губы:

- Товарищ.

Ло Со Иен не умел говорить по-русски, но хорошо помнил это слово "товарищ" и знал ему верную цену. Он ухватил матроса за плечи и, с трудом оторвав от земли его грузное размягшее тело, дотащил до своей фанзы. Расстелив на полу мягкую циновку, сплетенную из сухих камышовых листьев, он уложил на нее раненого матроса. Ловким движением, вошедшим за пять лет одиночества в привычку, Ло Со Иен поправил обгоревший фитиль лампы и, подняв ее над головой, всмотрелся в лицо русского. Циновка быстро намокла кровью, дыхание матроса становилось коротким, прерывистым. И в этот момент Ло Со Иен понял: он не даст умереть человеку, что пришел на помощь его народу, человеку из той большой страны, о которой он так часто писал, называя ее страной Правды и Мира.

Ло Со Иен принес прозрачной родниковой воды и осторожно промыл и перевязал раны матроса. Развел в очаге огонь и поставил на него медную чашу, наполненную водою. Достав корень жень-шеня, Ло Со Иен бросил его на дно чаши, прихлопнув сверху тяжелой деревянной крышкой.

Мохнатые мотыльки мелькали в сумерках, ветер перелистывал страницы рукописи.

".Старый Фын понял, что японец Никосима говорил неправду. Придет день, и труд Фына станет радостью для Кореи. Краски, чистые и яркие, как день победы, будет делать старый мастер для своего народа. Синюю - как свободное корейское небо, желтую - цвет ненависти к врагу, красную, как знамя борьбы за мир!.."

В широкой медной чаше закипала вода. По фанзе распространялся влажный пар, пахнущий разогретой землей. Снадобье становилось густым, коричневым, крепким.

* * *

Приветствуя восход солнца, в сопках воинственно протрубили изюбри, утка-мандаринка печально крикнула в зарослях кустарника, и проснувшийся лес огласился клекотом, щебетанием, пересвистом.

Матрос медленно открыл глаза. Вместо обычного ряда заклепок на потолке катерного кубрика он увидел над головой редкий бамбуковый настил, из щелей которого свешивались длинные высохшие перья папоротника.

Артем с трудом повернул голову и удивленно осмотрел убогое, ветхое жилище. На земляном полу, поджав под себя ноги, сидела корейская девочка, уронив на колени голову с двумя тоненькими косичками. В прорехах ее рваного платья виднелось смуглое худенькое тело. Девочка спала. Рядом с циновкой стояла пустая медная чаша, облизанная черными языками копоти. Почувствовав в своей руке что-то острое и твердое, Артем поднял руку и разжал пальцы на грудь посыпалась морская галька.