О достоверности
О достоверности читать книгу онлайн
«О ДОСТОВЕРНОСТИ» («On Certainty / Uber Gewis-sheit») — под этим заголовком в 1969 г. были посмертно опубликованы, параллельно на английском и немецком языках, заметки, написанные Л. Витгенштейном в 1946—1953 гг. по проблеме достоверности и обоснования знания. Отправной точкой для Витгенштейна в этих заметках послужило предложенное Дж. Э. Муром «доказательство внешнего мира». Основная идея этого доказательства состоит в том, что многие вещи, которые мы знаем, обладают для нас такой достоверностью, что ее не могут подорвать никакие скептические доводы (сюда, напр., относится знание того, что у нас две руки, что вне нас существуют физические вещи и т.п.). Хотя Витгенштейн вовсе не разделяет позиции скептика и согласен с Муром в том, что действительно существуют не подверженные сомнению утверждения, подобное опровержение скептицизма представляется ему совершенно неприемлемым. Ошибка Мура, с его точки зрения, состоит в неправильном употреблении слова «знать». Заявляя о знании тех или иных вещей, человек, согласно Витгенштейну, вступает в языковую игру, которая предполагает правомерность определенных вопросов — об источнике этого знания, его обоснованности, подтвержденности и т.п. В случае же утверждений вроде «У меня есть рука» эти вопросы бессмысленны: мы не можем привести никаких эмпирических свидетельств или рациональных аргументов, которые обладали бы большей достоверностью, чем сами эти утверждения. Хотя подобные утверждения выглядят как простые констатации фактов, их роль в языке совершенно иная: на их примере человек выучивает значение соответствующих слов («рука», «вещь» и т.п.), они служат критерием выявления ошибок, галлюцинаций и т.п. при любых расхождениях опыта с нашими ожиданиями; иными словами, они образуют «каркас» или «петли», поддерживающие языковую игру, функционируя в качестве ее правил или предпосылок и тем самым приобретая логический характер. Таким образом, если знание или сомнение — это ходы в языковой игре, возможные только тогда, когда есть нечто такое, что не подвергается сомнению и не требует обоснования, то достоверность — это атрибут правил или предпосылок языковой игры, которые не могут быть ни предметом сомнения, ни предметом знания. Определяя устройство языковой игры, они задают «масштаб» оценки истинности или ложности всех других утверждений и устанавливают условия проверки их обоснованности, но к ним самим эти мерки не применимы. Их нельзя обосновать и путем выведения из априорных принципов, определяемых спецификой человеческих познавательных способностей. Окончательным обоснованием для них служит лишь «образ действия»: именно те положения, на которые мы без сомнения опираемся в своих действиях, приобретают характер достоверных. Вплетаясь в сложную систему взаимно поддерживающих друг друга видов деятельности, языковые игры обретают в ней свою опору. Отказ от поиска неопровержимого фундамента знания и стремление укоренить его в определенных формах деятельности свидетельствует о сильных антифундаменталистских тенденциях в творчестве позднего Витгенштейна. (Л.Б. Макеева)
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
211. Теперь оно дает форму нашим размышлениям, нашим изысканиям. Может быть, когда-то оно оспаривалось. Но возможно, что оно и с незапамятных времен принадлежало остовунаших размышлений. (Каждый человек имеет родителей.)
212. При определенных условиях мы, например, считаем достаточно проверенным то или иное вычисление. Что дает нам на это право? Опыт? Разве он не мог бы нас обманывать? Но мы должны где-то покончить с оправданием, и тогда в остатке оказывается предложение: мы вычисляем это вот так.
213. Наши “эмпирические предложения” не образуют некоей гомогенной массы.
214. Что мешает мне предположить, что этот стол исчезает или изменяет свою форму и цвет, когда на него никто не смотрит, и возвращается в свое старое состояние, стоит только кому-нибудь снова взглянуть на него? — Напрашивается ответ: “Да кто же станет предполагать такое!”.
215. Здесь мы видим, что представление о “соответствии действительности” не имеет какого-то ясного применения.
216. Предложение “Это написано”.
217. Предположи кто-либо, будто всенаши вычисления ненадежны и ни на одно из них нам нельзя положиться (на том основании, что повсюду возможна ошибка), — мы, пожалуй, объявили бы его сумасшедшим. Но можно ли сказать, что он ошибается? Вдруг он просто иначе реагирует: мы полагаемся на вычисления, он — нет; мы уверены, а он — нет.
218. Могу ли я хотя бы на миг поверить, что когда-то побывал в стратосфере? Нет. Так знаюли я противоположное — как мур?
219. Для меня как для разумного человека в этом не может быть никаких сомнений. — В том-то и дело.
220. Разумный человек неиспытывает определенного рода сомнений.
221. Можно ли сомневаться в том, в чем хочешьусомниться?
222. Для меня невозможно сомневаться в том, что я никогда не бывал в стратосфере. Потому я и знаю об этом? И потому это истинно?
223. Разве я не мог бы быть сумасшедшим и не сомневаться в том, в чем безусловно должен сомневаться?
224. “Я знаю,что этого никогда не бывало, ибо, случись такое, я не смог бы этого забыть”.
Но, предположим, это случилось, так что ты все-таки об этом забыл. Ну откуда ты знаешь, что ты ни в коем случае не мог бы забыть? Разве просто из прежнего опыта?
225. То, чего я твердо придерживаюсь, является не одним-единственнымпредложением, но гнездом предложений.
226. Могу ли я вообще удостоить сколько нибудь серьезного размышления предположение, что я когда-то побывал на Луне?
227. “Разве такое можно забыть?!”
228. При таких обстоятельствах люди не говорят: “Может быть, мы все это забыли” и тому подобное, но предполагают....
229. Наша речь обретает смысл через остальные поступки.
230. Спрашивается: что мы делаем с высказыванием “Я знаю...”? Ведь дело не в процессах или состояниях духа.
И такследует решать, является ли нечто знанием или нет.
231. Если бы кто-то усомнился в том, что Земля существовала 100 лет назад, я бы не понял его, посколькуне знал бы, что он еще признает свидетельством, а что — нет.
232. “Можно усомниться в каждом из этих фактов в отдельности, подвергнуть же сомнению их всемы не можем”. Не правильнее ли было бы сказать: “Мы не сомневаемся во всехфактах”?
То, что мы не сомневаемся во всех фактах, есть просто свойственный нам способ суждения, а также действия.
233. Если бы ребенок меня спросил, существовала ли уже Земля до моего рождения, то я ответил бы ему, что она существовала не только до моего рождения, но и долго-долго до того. И при этом у меня было бы чувство, что я говорю что-то забавное. Как и в том случае, когда ребенок, скажем, спросил бы, выше ли эта гора того высокого дома, какой он видел. Я мог бы ответить на сей вопрос лишь тому, кому сначала сообщил бы некую картину мира. Если же я отвечаю на данный вопрос с уверенностью, то что придает мне эту уверенность?
234. Я верю, что у меня есть предки и что они есть у каждого человека. Я верю, что существуют разные города, и вообще верю основным данным географии и истории. Я верю, что Земля есть тело, по поверхности которого мы передвигаемся, и что она едва ли вдруг исчезнет, как и любое другое твердое тело: этот стол, этот дом, это дерево и т. д. Попробуй я усомниться в том, что Земля существовала задолго до моего рождения, мне пришлось бы усомниться во всем, что для меня несомненно.
235. А то, что для меня нечто несомненно, основывается не на моей глупости или легковерии.
236. Заяви кто-нибудь: “Земли не было задолго до...” — что бы он поставил под сомнение? Знаю ли я? Должно ли это посягать на так называемую научную веру? Разве это не могло бы быть вызовом чему-то мистическому? Должно ли это прийти в безусловное противоречие с историческими фактами? Или даже географическими?
237. Говоря: “Час назад этот стол еще не существовал”, - я, скорее всего, имею в виду, что он был изготовлен позднее. Говоря: “Эта гора тогда еще не существовала”, — я, вероятно, подразумеваю, что она образовалась позже, возможно, в результате вулканического извержения.
Заяви же я: “Эта гора не существовала еще полчаса назад”, — это было бы весьма странное высказывание. Оставалось бы неясным, что имеется в виду — подразумевается ли под этим, скажем, что-то ложное, но научное. Может быть, предполагается, что высказывание о еще не существовавшей тогда горе вполне понятно, если постоянно представлять себе его контекст. А вообрази, что кто-то сказал: “Еще минуту назад эта гора не существовала, но вместо нее была точно такая же”. Только привычное окружение позволяет выяснить, что же имелось в виду.
238. Стало быть, того, кто сказал, что Земля не существовала до его рождения, я мог бы порасспрашивать, чтобы уяснить, с каким из моих убеждений он находится в противоречии. И тут моглобы статься, что он противоречит основным моим воззрениям. И если бы это было так, то тем бы мне и пришлось довольствоваться. Заяви он, что однажды побывал на Луне, — ситуация была бы аналогичной.
239. Так, я верю, что у каждого человека есть чета родителей-людей; католики же верят, что у Иисуса только мать относилась к роду людей. А другие могли бы верить, что есть человеческие существа, и вовсе не имеющие родителей, и не питать никакого доверия к любому противоположному свидетельству. Католики верят и в то, что облатка при определенных обстоятельствах полностью изменяет свою сущность, тогда как все свидетельствует о противоположном. И значит, если бы мур сказал: “Я знаю, что это вино, а не кровь”, — католики стали бы ему возражать.
240. На чем основывается вера в то, что у всех людей есть родители? На опыте. А как можно обосновывать эту непоколебимую веру своим опытом? Ну, я основываю ее не только на том, что я знал родителей некоторых людей, но и на всем том, что я узнал о половой жизни людей, их анатомии и физиологии; а также на том, что я слышал и видел в животном мире. Но разве все это действительно является доказательством?
241. Разве это не является некоей гипотезой, которая, как я верю,вновь и вновь полностью подтверждается?
242. Разве нам не следовало бы говорить на каждом шагу: “Я определенно верюв это”?
243. “Я знаю...” говорят тогда, когда готовы привести неоспоримые основания. “Я знаю” отсылает к возможности удостоверить истину. Прояснить, знает ли кто-то нечто, можно лишь при условии, что он в этом убежден.
Однако если то, в чем он уверен, таково, что основания, которые он способен привести, не надежнее его утверждений, то он не может сказать, что знает то, во что верит.
244. Заяви кто-то: “У меня есть тело”, — его можно было бы спросить: “Кто тут говорит этими устами?”
245. Кому человек говорит, что он нечто знает? Самому себе или кому-нибудь другому. Если самому себе, то как отличить это от констатации: он уверен,что дело обстоит именно так? Когда я что-то знаю, в этом не присутствует никакой субъективной уверенности. Субъективна уверенность, а не знание. Так что если я говорю себе: “Я знаю, что у меня две руки” — и это должно выражать не только мою субъективную уверенность, то я должен уметь убедиться в том, что я прав. Но сделать это я не могу: ведь то, что у меня две руки, столь же несомненно до того, как я на них взгляну, сколь и после. Однако я мог бы сказать: “Моя вера в то, что у меня две руки, непоколебима”. Это означало бы, что я не готов признать какого-либо контраргумента данному высказыванию.