О ничтожестве и горестях жизни

Не историческому родству народов, а моральному торжеству самого факта надо приписать то, что мексиканцы приветствовали новорожденного следующими словами: «Дитя мое, ты родилось для терпения: терпи же, страдай и молчи». И повинуясь тому же чувству, Свифт (как это передает Вальтер Скотт в его биографии) уже сызмлада приобрел привычку отмечать день своего рождения не как момент радости, а как момент печали, а в этот день всегда читал он то место из библии, где Иов оплакивает и проклинает день, когда сказали в дому отца его: родился сын. Было бы слишком долго переписывать то известное место в «Апологии Сократа», где Платон в уста этого мудрейшего из смертных влагает слова, что если бы смерть даже навсегда похищала у нас сознание, то она все-таки была бы дивное благо, ибо глубокий сон без сновидений лучше любого дня самой счастливой жизни.

Одно изречение Гераклита гласило так: «Жизнь только по имени жизнь, на деле же – смерть» («Большая этимология слова „жизнь“; также Эвстет об „Илиаде“). Знамениты прекрасные стихи Феогнита: „Лучший жребий человека – это совсем не родиться, не видеть дня и солнечных лучей; а если уж родился человек, то лучше всего тотчас же низринуться ему в Аид и скрыть свое угнетенное тело во глубине земли“. Софокл в „Эдипе в Колоне“ (1225) так сократил это изречение: Величайшее первое благо – совсем Не рождаться, второе – родившись, Умереть поскорей… [3] Эврипид говорит: О, мученье людей, бесконечный недуг! [4] Да уже и Гомер сказал: «Нет нигде и ничего несчастнее человека – изо всех существ, которые дышат и живут на земле». Даже Плиний говорит: «Это – первое, чем располагает каждый для исцеления своей души; изо всех благ, которые уделила человеку природа, нет ничего лучше своевременной смерти». Шекспир в уста старого короля Генриха IV влагает следующие слова: Да! если б мы могли читать заветы Грядущего и видеть, как неверна Судьба людей, – что наша жизнь, как чаша, Покорная лишь случаю слепому, Должна поочередно наполняться То радостью, то горем, – как бы много Счастливейших, наверно, предпочли Скорее умереть, чем жить такой печальною, зависимою жизнью. [5] Наконец, Байрон сказал так: «Сосчитай те часы радости, которые ты имел в жизни; сосчитай те дни, в которые ты был свободен от тревоги, и пойми, что какова бы ни была твоя жизнь, лучше было бы тебе не жить». И Бальтазар Грациан в самых мрачных красках рисует нам горесть нашего бытия в своем «Критиконе», часть I, рассужд. 5, в самом начале, и рассужд. 7, в конце, где он обстоятельно изображает жизнь как трагический фарс. Никто, однако, столь глубоко и исчерпывающе не раз работал этого вопроса, как в наши дни Леопарди. Он все цело проникся своей задачей: его постоянной темой служит насмешливость и горечь нашего бытия; на каждой странице своих произведений рисует он их, но в таком изобилии форм и сочетаний, в таком богатстве образов, что это никогда не надоедает, а наоборот, представляет живой и волнующий интерес.