Экология разума (Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии)

В гавайский период я также работал с Институтом изучения культур при Восточно-Западном Центре университета штата Гавайи и обязан дискуссиям, проходившим в этом Институте, некоторыми теоретическими прозрениями, касающимися обучения-III.

Мой долг перед Фондом Веннера-Грена очевиден из того факта, что эта книга содержит не меньше четырех статей, написанных специально для конференций Веннера-Грена. Я также хочу поблагодарить лично госпожу Литу Осмун-дсен (Lita Osmundsen), директора отдела исследований этого Фонда.

Многие помогали мне по пути. Я не могу упомянуть здесь всех, но я должен особо поблагодарить доктора Верна Кэрролла (Vem Carroll), который подготовил библиографию, и моего секретаря Юдит Ван Слоотен (Judith Van Slooten), которая долго и тщательно готовила эту книгу к печати.

Наконец, у каждого человека науки есть долг перед гигантами прошлого. Во времена, когда следующая идея не приходит и все предприятие кажется тщетным, более чем приятно вспомнить, что с теми же проблемами боролись и великие. Своим личным вдохновением я во многом обязан людям, которые на протяжении последних 200 лет поддерживали жизнь в идее единства разума и тела. Это Ламарк - несчастный, старый, слепой основатель теории эволюции, проклятый Кювье, верившим в креационизм; Уильям Блейк (William Blake) - поэт и художник, который видел "через свои глаза, а не ими" и больше любого другого знал, что значит быть человеческим существом; Самюэль Батлер (Samuel Butler) - самый способный современный критик дарвиновской эволюции и первый, кто начал анализировать шизофреногенную семью; Р.Дж.Коллингвуд (R.G.Collingwood), первым распознавший и в кристальной прозе проанализировавший природу контекста; и Уильям Бейтсон (William Bateson) мой отец, который в 1894 году был определенно готов к восприятию кибернетических идей.

ВЫБОР И ОРГАНИЗАЦИЯ ТЕКСТОВ

Эта книга содержит почти все, что я написал, за исключением больших книг и обширных анализов данных, а также слишком тривиальных или эфемерных текстов, таких как рецензии на книги или полемические заметки. Прилагается полная личная библиография.

В широком смысле я занимался четырьмя видами вопросов: антропологией, психиатрией, биологической эволюцией и генетикой, а также новой эпистемологией, возникающей из теории систем и экологии. Статьи на эти темы составляют части данной книги, и порядок следования этих частей соответствует хронологическому порядку четырех перекрывающихся периодов моей жизни. Внутри каждой части статьи расположены в хронологическом порядке.

Я понимаю, что читатели, по всей видимости, будут уделять больше внимания тем частям книги, которые ближе их касаются. Поэтому я не стал изымать некоторые повторения. Психиатр, интересующийся алкоголизмом, в статье "Кибернетика "Я"" встретится с идеями, которые в более философском облачении вновь появляются в статье "Вещество, форма и различие".

Грегори Бейтсон, Институт Океана, Гавайи, 16 апреля 1971 года

ВВЕДЕНИЕ: НАУКА О РАЗУМЕ И ПОРЯДКЕ*

Давая название данному сборнику статей и лекций, мы стремились точно определить его содержание. Статьи, относящиеся к временному отрезку в тридцать пять лет, собраны вместе, чтобы предложить новый способ думать об идеях и о тех агрегатах идей, которые я называю "разумами" ("minds"). Этот способ думать я называю "экологией разума", или экологией идей. Это наука, которая пока еще не существует в виде организованной совокупности теорий или знания.

Определение "идеи", предлагаемое в собранных статьях, гораздо шире и формальнее традиционного. Статьи должны говорить сами за себя, однако в этом вступлении позвольте мне выразить уверенность, что такие вещи, как двусторонняя симметрия животного, структурированная организация листьев растения, эскалация гонки вооружений, процесс ухаживания, природа игры, грамматика предложения, загадка биологической эволюции и современный кризис в отношениях человека со своей окружающей средой, могут быть поняты только в терминах предлагаемой мною экологии идей.

Вопросы, поднимаемые книгой, являются экологическими. Как взаимодействуют идеи? Существует ли некоторый вид естественного отбора, который определяет выживание одних идей и исчезновение или смерть других? Какой тип экономики ограничивает разнообразие идей в данной области разума? Каковы необходимые условия стабильности или выживания подобной системы или субсистемы?

Некоторые из этих вопросов затрагиваются в статьях, однако главный движущий импульс книги - желание расчистить путь к тому, чтобы подобные вопросы могли задаваться осмысленно.

* Bateson G. The Science of Mind and Order. Статья написана в 1971 году. Публикуется впервые.

ВВЕДЕНИЕ: НАУКА О РАЗУМЕ И ПОРЯДКЕ

Только в конце 1969 года я вполне осознал, что я делаю. Написав текст лекции "Форма, вещество и различие" для выступления на конференции памяти А.Кожибского, я обнаружил, что моя работа с примитивными народами, шизофренией, биологической симметрией, а также моя неудовлетворенность традиционными теориями эволюции и обучения идентифицировали широко разбросанное множество меток, или точек отсчета, которые могли определить новую научную территорию.

По самой природе этого занятия, исследователь никогда не знает, что он исследует, пока это не будет исследовано. У него в кармане нет путеводителя, который сообщил бы ему, какие церкви нужно посетить и в каких гостиницах остановиться. Есть только двусмысленный фольклор тех, кто ходил по этому пути. Нет сомнений, что более глубокие пласты разума ведут ученого или художника в направлении переживаний и мыслей, имеющих отношение к тем проблемам, которые каким-то образом являются его проблемами. Кажется, что это руководство начинает действовать задолго до того, как у ученого появится какое-либо сознательное знание о своих целях. Но как это происходит, мы не знаем.

Я часто бывал нетерпелив с коллегами, которые казались неспособны видеть различия между тривиальным и глубоким. Однако когда студенты попросили меня определить это различие, мне нечего было сказать. Я дал неопределенный ответ, что любое исследование, проливающее свет на природу "порядка" (или "паттерна") во вселенной, несомненно, нетривиально.

Но такой ответ совершенно бездоказателен.

Когда-то я вел неформальный курс для пациентов психиатрического отделения госпиталя при Управлении по делам ветеранов в Пало-Альто, пытаясь предложить им обдумать некоторые мысли, содержащиеся в этих статьях. Они добросовестно приходили, слушали меня с интересом, но каждый раз после трех или четырех занятий возникал вопрос: "О чем вообще этот курс?"

Я пробовал по-разному отвечать на этот вопрос. Однажды я составил нечто вроде катехизиса и предложил его классу в качестве примера тех вопросов, которые, как я надеялся, они будут способны обсуждать после завершения курса. Вопросы варьировались от: "Что такое таинство?" до: "Что такое энтропия?" и "Что такое игра?"

В качестве дидактического маневра мой катехизис оказался неудачен: класс замолчал. Но один вопрос из него оказался полезным:

"Некая мать имеет привычку поощрять своего маленького сына мороженым, когда он съест свой шпинат. Какая дополнительная информация вам нужна, чтобы иметь возможность предсказать, станет ли ребенок

a) любить или ненавидеть шпинат;

b) любить или ненавидеть мороженое;

c) любить или ненавидеть мать?"

Мы посвятили одно или два занятия исследованию многочисленных ответвлений этого вопроса, и мне стало ясно, что вся нужная дополнительная информация касалась контекста поведения матери и сына. Фактически, феномен контекста и тесно связанный с ним феномен "смысла" определяли различие между "точными" ("hard") науками и тем видом науки, который я пытался построить.

Постепенно я обнаружил, что причина, из-за которой было трудно объяснить классу, о чем этот курс, заключалась в том, что мой способ мышления отличался от их способа. Ключ к этому различию мне дал один из учащихся. Это было первое занятие класса, и я говорил о культурных различиях между Англией и Америкой - о том вопросе, который всегда нужно затронуть, когда англичанину приходится преподавать американцам культурную антропологию. В конце занятия ко мне подошел один из пациентов. Он оглянулся, чтобы убедиться, что все остальные ушли, и затем сказал довольно нерешительно: