Мир Леонардо. Книга 1

В начале 60-х годов известный советский искусствовед, посвятивший всю жизнь исследованию итальянского Ренессанса, Матвей Александрович Гуковский высказал интересную версию, что подлинная «Джоконда» находится не в Лувре, а в… Эрмитаже. Это «Коломбина» («Флора»), которую относили к кисти любимого ученика Леонардо Франческо Мельци. Именно она изображена в образе Весны.

Версия Гуковского моментально вызвала ряд возражений со стороны маститого искусствоведа Виктора Никитича Лазарева. И тот ореол «загадочной недосказанности» (цитирую Гуковского), которым окружена картина, остался, по существу, нетронутым.

Надо ли этому удивляться, если этим ореолом «загадочной недосказанности» окружена вся жизнь Леонардо?

Я сомневаюсь, чтобы Бунин читал мало известные в его время, опубликованные в специальных журналах статьи о том, кто же в самом деле изображен на портрете в Лувре: Джоконда или не Джоконда? Версия о том, что подлинная «Джоконда» находится не на берегах Сены, а на берегах Невы появилась, когда Бунина уже не было в живых. Не устаешь удивляться бунинскому чутью, увидевшему величайшую загадку в картине Леонардо. Бунин понимал: это больше, чем загадка одного портрета, больше, чем загадка живописи, даже больше, чем загадка судьбы Леонардо. Это загадка самой жизни.

Как все гении, Леонардо заключал в себе и мироздание, и его загадки.

«Джоконду» часто называли бесчеловечной. Почему же она бесчеловечна? Может быть, потому, что задает нам загадки? Загадки, на которые мы не можем ответить.

Кто же изображен на портрете в Лувре, известном всему миру под названием «Джоконда»? Новая романтическая версия: это была красавица, которая пользовалась милостями Франциска I, короля Франции. Леонардо написал ее, уже покинув Италию.

Все версии о «Джоконде» заключают в себе нечто в одинаковой степени убедительное и неубедительное. Ясное и неясное. Они одновременно и достоверны и неправдоподобны. Вызывают все большее доверие и сеют все новые сомнения.

Кто она? Мы этого, наверное, никогда не узнаем. Можно лишь утверждать с уверенностью: Леонардо изобразил в ней и себя самого.

Леонардо полагал величайшим недостатком живописцев «делать большую часть лиц, похожей на их мастера».

Размышляя о причине такого недостатка, он приходит к заключению, что «душа, правящая и управляющая каждым телом, есть то, что образует наше суждение еще до того, как оно станет нашим собственным суждением… И так велико могущество этого суждения, что оно движет рукою живописца и заставляет его повторять самого себя…».

Избежал ли этого недостатка сам Леонардо?

Думаю, что он его не избежал.

Гениально не избежал.

«Джоконда» — это и портрет, и автопортрет. Философия самого Леонардо усложняет и углубляет тему автопортрета в портрете иного лица.

Портрет-наваждение, портрет-тайна. Рождается странная мысль, что Леонардо писал его тоже секретным, «зеркальным» письмом, чтобы утаить нечто, зашифровать нечто, скрыть нечто от непосвященных.

Было ли это нечто его личной тайной? Может быть. Если допустить, что у него — по Мережковскому — был «роман» с женой флорентийского купца Джокондо. Но по тому, что нам достоверно известно о Леонардо да Винчи, это высокоромантично, но маловероятно.

Нечто подобное было у Микеланджело и Виттории Колонна. Он писал ей целомудренно-возвышенные сонеты. Их отношения — любовно-платонические — не были явными, но не были и тайными. Леонардо в этом, как и во всем другом, на Микеланджело ничем не похож.

Тут у Леонардо тайна не любви к женщине, а тайна отношения к миру, может быть, тайна самопознания — последняя тайна Леонардо. Об этом надо думать и думать. Для чего думать? Чтобы лучше понять Леонардо? Да. И нет.

Чтобы лучше понять себя. Найти шифр к себе самому. Работа над этой картиной была для Леонардо самопознанием, она и нам дает уроки самопознания. Самый доступный из уроков: надо воспитывать и беречь в себе то, что Эйнштейн через века назвал надличным, то есть умение отрешиться от сиюминутного, суетного.

Да, человек должен жить по законам вечности именно потому, что он не вечен. Если бы он был вечен, то мог бы разрешить себе роскошь жить по законам мгновения. Но поскольку открыть в мгновении вечность — его единственная надежда на бессмертие, то должен жить он, отрешившись от мгновения.

Книга Гуковского «Коломбина» — одна из самых субъективных, я бы даже сказал, интимных работ маститого ученого. В ней он как бы возвращается к детству, «закольцовывая» жизнь, пытаясь решить «детские загадки».

В введении к книге он пишет о том, что начал подростком посещать Эрмитаж, подолгу стоял перед картинами, которые выбирал сам, посвящал им наивные, восторженные стихи. Он писал их на страницах каталога. А потом месяцами переживал и обдумывал особенности и достоинства любимых полотен. Первое место среди них занимала картина, известная под названием «Коломбина».

В каталоге она была отнесена к кисти совсем неизвестного подростку художника Франческо Мельци.

В «Коломбине» подростка пленяли «полуулыбка, лежащая легкой тенью в уголках рта, лукавый взгляд, сквозящий из-под почти опущенных век»… и «полумрак затененного необъяснимыми ядовитыми побегами зелени грота, из которого женская фигура, занимающая почти всю плоскость картины, возникает таинственно и маняще».

И вот отшумело полстолетия. Полстолетия одного из самых бурных веков в истории человечества. Но и теперь «умудренный опытом, многое переживший человек», Гуковский не мог равнодушно видеть эту темную, в старинной тяжелой золотой раме картину, не мог, идя по залу, не остановиться перед ней хотя бы на мгновенье. Он уже не испытывал того будоражащего волнения, которое картина вызывала когда-то, зато невольно поддавался настойчивому, требовательному желанию разобраться, чем объясняется очарование «Коломбины».

После тщательных изысканий и раздумий он высказал версию, что «Коломбина» и есть «Джоконда», именно о ней рассказывал восхищенный Вазари, именно на ней изображена очаровательная флорентийка, жена родовитого купца.

В этой верности первым впечатлениям, в этом уважении к собственному сердцу, которое когда-то, на заре жизни, начинало биться сильнее перед «Коломбиной», есть нечто, вызывающее у меня глубокое уважение независимо от того, насколько версия Гуковского убедительна.

Мальчик, став через полвека маститым ученым, захотел, исследуя «Коломбину», снять с нее тот особенный ореол «загадочной недосказанности», которым отмечена вся жизнь Леонардо да Винчи. Он начал еще подростком — потому что впечатления детства формируют наш характер до конца жизни — распутывать тугой клубок загадок и если и не распутал его, что, по-видимому, невозможно (настолько великий мастер засекретил великое детище), то дал нам урок кропотливой и целеустремленной любви к искусству.

Перед «Джокондой» вспоминаются слова Достоевского:

Бог и дьявол — это добро и зло. А поле их битвы — сердце Джоконды. А отражения их битвы — ее лицо.

В чем же все-таки шифры к тайне «Джоконды»? Все версии, в сущности, менее загадочны и менее существенны, чем кажется.

Тайна не в истории создания портрета, а в самом образе. Действительно: кто она? Что увидел в ней — живой — Леонардо? Почему она мучает наше любопытство и нашу фантазию вот уже несколько столетий? Почему в ряду великих портретов Рембрандта, Тициана, Рокотова она занимает совершенно исключительное место?

Она больше, чем портрет? Возможно. Она — сама жизнь? Да. Может быть, даже больше, чем жизнь? Она начало новой фантастической ветви разумных существ? Не исключено.

Но это уже тема фантастического романа.

Вернемся к реальности. Черты Джоконды чем-то — и не отдаленно — напоминают черты лица самого Леонардо. Но похожа она и на Анну в известной картине, и на Иоанна Крестителя, написанного Леонардо уже в старости.