Кьеркегор

Энгельс отнюдь не придерживается ортодоксального гегельянства. Он обращает внимание на то, что Гегель подвергся нападению с двух противоположных сторон — «со стороны своего предшественника Шеллинга и со стороны своего младшего преемника Фейербаха» (1, 443). Ссылаясь на Фейербаха, Энгельс не скрывает своих симпатий к атеистическому антропологизму и своей нетерпимости к «схоластически-мистическому способу мышления Шеллинга» (1, 413). Однако критическое отношение к Гегелю слева, противостоящее критике Гегеля справа, еще не созрело в ту пору у Энгельса до критики философского идеализма с позиций противоположного лагеря в философии, до разрыва с младогегельянцами. Критика Энгельсом Шеллинга скорее сближает, чем разъединяет, его с левогегельянством [1] Но в ориентации на Фейербаха уже намечается дальнейший — решающий — сдвиг.

Год спустя после обращения Руге к Энгельсу Карл Маркс обратился с таким же предложением к Фейербаху, видя в нем подлинного антипода Шеллинга. Отношение Маркса к новошеллингианству ясно и недвусмысленно — решительное осуждение и негодование. «Философия Шеллинга — это прусская политика sub specie philosophiae» (2, 27, 377). Маркс не сомневался в готовности Фейербаха заклеймить ретроградное учение, названное Фейербахом в «Сущности христианства» «философией нечистой совести», самую сокровенную тайну которой составляет «беспочвенная, детская фантастика». Ее лозунг — «чем нелепее, тем глубже» (24, 2; 28, 223). «Бедная Германия! — восклицал Фейербах в предисловии к своему антирелигиозному шедевру.— Тебя нередко надували в области философии, и чаще всего тебя обманывал только что упомянутый Калиостро, который постоянно тебя морочил...» (24, 2, 29). И хотя Фейербах, поглощенный в то время другой работой, отклонил просьбу

Маркса, его ответные письма дают яркое представление о его презрении к университетским проповедям Шеллинга и о его воинственной непримиримости к теософическим ухищрениям.

Пятилетние берлинские курсы не были опубликованы Шеллингом, а его почти не изученный рукописный архив погиб в подвалах мюнхенской университетской библиотеки в годы второй мировой войны во время бомбежек летом 1944 года. Основным первоисточником для ознакомления с содержанием берлинских лекций служат сохранившиеся записи этих лекций слушателями. Одной из таких записей является обнаруженный Евой Нордентофт-Шлехта в Датской национальной библиотеке в Копенгагене конспект Кьеркегора, впервые опубликованный (в немецком переводе) в 1962 году (71). Однако, поскольку Кьеркегор прослушал лишь мифологический раздел курса Шеллинга (сорок одна лекция), завершающая его часть — «Философия откровения» — в этом конспекте не отражена. Тем не менее для нас представляют наибольший интерес шесть лекций (9—15), в которых, подвергая критике философию Гегеля, на глазах у почтеннейшей публики совершил самоубийство немецкий классический идеализм в лице одного из его основоположников.

Глубокое убеждение в разумности действительности было ведущим принципом всего философского построения Гегеля. И этот именно принцип явился основной мишенью антигегельянских атак Шеллинга. Однако принцип этот заключает в себе два значения: панлогическую уверенность в рациональной сущности движения и развития всего сущего, обязывающую к его рациональному осмыслению, и апологетическую оценку бытия, каково оно есть, с вытекающими отсюда консервативными выводами гегелевской системы. При этом первое из значений принципа разумности всего действительного трактуется Гегелем как идеалистическое тождество бытия и понятия, реального и логического. «Логика вещей» понимается не метафорически, как объективная закономерность, требующая логического понимания и доступная только такому пониманию, а в прямом смысле — как онтологическое тождество бытия и развития как логики мирового разума, абсолютной идеи.

Объектом нападок Шеллинга на принцип разумности действительного было не идеалистическое тождество и не его апологетический подтекст, а сама рационалистическая, логическая доминанта. Средоточием его антигегельянской критики был философский рационализм, получивший у Гегеля радикальную форму панлогизма. Разрыв действительного и разумного, противопоставление логического реальному, отрицание методологической доступности бытия рациональному познанию — таковы противопоставляемые Шеллингом Гегелю основоположения его «философии откровения».

Шеллинг отбрасывает гегельянство с порога. Гегель, по его мнению, был лишь печальным эпизодом в истории новой философии. Стремясь превратить логику в науку, открывающую путь к абсолютному, отождествив логическое с действительным, Гегель, по словам Шеллинга, поставил себя в глупое положение (sich zum Narren machte; лекция 10). Его панлогизм превозносит философию превыше религии, ибо «чисто рациональное познание столь же мало может быть христианским, сколь и геометрия» (лекция 13). Христианство в его учении так разжижено, что его едва можно узнать (лекция 18). Какой же это вообще теизм, если абсолютная идея теряет всякий личностный характер? (лекция 15). Как может такая философия претендовать на то, чтобы быть христианской? Она должна быть отвергнута как негодный продукт ложного метода, «терпящего позорное крушение при переходе к действительному бытию» (25, 7, 891).

Корень зла, уверяет Шеллинг, и в том, что логика берется не за свое дело, переходит границы того, что ей доступно. Ей доступно лишь возможное, но никак не действительное, претендуя на познание которого, она неизбежно терпит крах, обнаруживая свое бессилие. Исключая действительное, сущее, реальное бытие из сферы логического познания, Шеллинг тем самым противопоставляет ему иной, нелогический, род познания, распространяемый не на возможность, а на действительность. Действительное, согласно Шеллингу, становится предметом философии, когда она руководствуется не тем, что дано в мышлении, и не тем, что дано в чувственном опыте. «Ее принципом не может быть ни опыт, ни чистое мышление» (лекция 17). Он имеет в виду высший опыт — «интеллектуальную интуицию», сверхчувственное созерцание. В приведенном ранее высказывании Энгельса в статье «Воспоминания Иммермана» подмечена эта иррационалистическая, по сути дела мистическая, направленность шеллингианского постулата, согласно которому согласованность мышления и эмпирии «выходит за пределы понятия».

«Шеллинг, — писал Кьеркегор Бёзену 14 декабря 1841 года,— отстаивает свое открытие, будто имеются две философии: негативная и позитивная». При этом «Гегель не принадлежит ни к той, ни к другой — это утонченный спинозизм» (6, 35, 75). Под негативной же философией, в отличие от гегельянства имеющей некоторое право на существование в определенных границах, Шеллинг разумеет свою прежнюю философию тождества. Но сама по себе негативная философия еще не подлинная, полноценная философия, а лишь ее преддверие. Негативная философия скована разумом, позитивная же раскрывает философию. И величайшее заблуждение Гегеля в том, что он, некритически относясь к негативной философии, по мнению Шеллинга, абсолютизирует ее, превращая тем самым в то, чем она быть не должна и не может, выдавая возможное за действительное и действительное за разумное, логическое.

На самом же деле, по Шеллингу, правильно понятая и должным образом оцененная негативная философия требует своего позитивного преодоления. В этом и заключается адекватное самопознание негативной философии. «Негативная философия кончает тем, что требует позитивной...» «В позитивной философии негативная достигает своего триумфа» (лекции 14 и 20). Первая, как самоограничение разума, постигшего свои пределы, служит мостиком ко второй.

В каком отношении находится позитивная философия к разуму? Ответ на этот решающий для Шеллинга вопрос служит демаркационной линией между обеими философиями. В негативной философии, говорит он, разум соотносится лишь с самим собой, тогда как в позитивной он вступает в отношение с самой действительностью. Иррациональность бытия противостоит, таким образом, рациональности логического мышления.