Пруссачество и социализм

рить за ним эти гордые и в то же время смирен-

ные слова. Сломить твердость государственной

власти, не признавать больше никаких решаю-

щих авторитетов, хотя сами не доросли еще до

решений, - таков чисто отрицательный смысл

этого государственного переворота. Низверже-

ние государства, подмена его олигархией второ-

степенных партийных главарей, которые по-

прежнему считали оппозицию своим призвани-

ем, а управление государством - наглостью,

систематическое разрушение и подтачивание

основ внутреннего порядка перед лицом смею-

щегося врага и перед приходящими в отчаяние

зрителями, проба только что обретенной власти

на спинах важнейших чиновников, подобно то-

му, как негритянский король пробует оружие

на своих рабах, - таков был новый дух, пока

в роковой час последнего сопротивления это го-

сударство не исчезло.

16

III

Вслед за неожиданным выступлением <англий-

ских> противников государства, неизбежно по-

следовало, в ноябре 1918 года, восстание марк-

систски настроенного пролетариата^. Поле дей-

ствия было перенесено из зала заседаний на ули-

цу. Прикрываясь мятежом <отечественной> ар-

мии, выступили читатели радикальной прессы,

покинутые наиболее умными вождями, которые

только наполовину были убеждены в правоте

своего дела. Вслед за революцией глупости по-

следовала революция пошлости. Это снова был

не народ, и даже не обученная социализму мас-

са, негодный сброд во главе с отбросами интелли-

генции был тем элементом, который вступил

в бой. Истинный социализм, проявившийся в ав-

густе 1914 года^, здесь был предан в то время,

когда он сражался в последней схватке на фрон-

те или лежал в братских могилах, в которых бы-

ла погребена половина населения Европы.

Это было бессмысленнейшее действие в не-

мецкой истории. Трудно было бы найти ему по-

добие в истории других народов. Француз с пол-

ным правом отклонил бы сравнение этих собы-

тий с 1789 годом как оскорбление своей нации.

И это была великая немецкая революция?

Как все это было плоско, гнило, как мало бы-

ло в этом убеждения! Там, где ожидали героев,

нашлись только освобожденные преступники,

сочинители, дезертиры, которые рыча и совер-

шая кражи, опьяненные своей значительнос-

тью и отсутствием опасности, бродили, устра-

17

няли, правили, колотили, сочиняли. Скажут,

что каждую революцию оскверняют такие фи-

гуры. Конечно. Только с той разницей, что при

других революциях народ в целом проявлял се-

бя с такой стихийной силой, что осадок исче-

зал. Здесь действовал только этот осадок.

Не было великой толпы, скованной в одно целое

единой мыслью.

В партии Бебеля было нечто солдатское, что ее

отличало от социализма всех остальных стран^.

Звонкая поступь рабочих батальонов, спокой-

ная решимость, дисциплина, готовность уме-

реть за что-то потустороннее. С тех пор, как ин-

теллигентные вожди недавнего прошлого броси-

лись в объятия вчерашнего врага - домартов-

ского мелкого мещанства - вдруг испугавшись

осуществления того, за что они боролись в тече-

ние сорока лет, испугавшись ответственной ми-

нуты, когда они должны были творить, а не на-

падать на существующее, - душа партии угас-

ла. Здесь - впервые! - отделились друг от дру-

га марксизм и социализм, классовая теория

и народный инстинкт. Относительную чест-

ность проявили только спартаковцы^. Более

умные потеряли веру в догму, но не нашли еще

в себе мужества порвать с ней. И мы видели ра-

бочий люд, отщепленный в своем сознании от

народа, благодаря нескольким вколоченным

в его мозги положениям и понятиям, видели

вождей, которые изменили своему знамени,

и их армию, продолжавшую свой путь вперед,

спотыкаясь, без предводителей. На их умствен-

ном горизонте была книга, которую они никогда

не читали, а их вожди, по своей ограниченнос-

18

ти, никогда не понимали. Победителем в рево-

люции никогда не бывает отдельный класс -

1789 год был ложно понят, буржуазия - это

только слово, - а увлечь всех вперед может

только кровь, только идея, ставшая телом и ду-

хом. Это приходится постоянно повторять. Лю-

ди 1789 года называли себя буржуазией, однако

всякий истинный француз был и остается и сего-

дня буржуа. Каждый истинный немец - рабо-

чий. Таков стиль его жизни. У марксистов

власть была в руках, но они добровольно отказа-

лись от нее; восстание произошло, по их убежде-

нию, слишком поздно. Оно было ошибкой.

IV

Понимаем ли мы вообще что-нибудь в револю-

ции? Когда Бакунин^ хотел завершить мятеж

в Дрездене преданием огню всех общественных

зданий и наткнулся на сопротивление, он за-

явил, что <немцы слишком глупы для этого>,

и пошел своим путем. Неописуемое безобразие

ноябрьских дней беспримерно. Ни одного вели-

чественного момента, ничего воодушевляюще-

го; ни одного крупного человека, ни одного ис-

торически значительного слова, ни одного

дерзновенного преступления. Все запечатлено

здесь лишь отвратительным ничтожеством

и нищетой духа. Нет, мы не революционеры.

Никакая нужда, никакая пресса, никакая пар-

тия не в состоянии вызвать революционную бу-

рю, равную по мощи подъемам 1813, 1870

и 1914 годам. За исключением нескольких ду-

раков и выскочек, революция производила на

19

всех впечатление сумасшедшего дома, быть мо-

жет, сильнее всего на самих социалистических

вождей. Это беспримерно: они внезапно обрели

власть, к которой стремились в течение сорока

лет, и приняли ее как несчастье. Те самые сол-

даты, которые под черно-бело-красными зна-

менами четыре года сражались как герои,

под красным стягом не проявили никакой во-

ли, никакой отваги, ничего не сотворили. Рево-

люция не дала своим сторонникам истинного

мужества, а отняла его у них.

Классическая страна западноевропейских ре-

волюций - Франция. Звонкие слова, потоки

крови на панели, la sainte guillotine*, жуткие

ночные пожары, торжественная смерть на бар-

рикаде, оргии беснующейся толпы - все это со-

ответствует садистскому духу этой расы. Все, что

в области символических слов и действий состав-

ляет революцию во всей ее полноте, идет из Па-

рижа, и мы ему только плохо подражаем. Что та-

кое пролетарское восстание под дулами вражес-

ких пушек, французы нам показали уже в 1871

году^. Это произойдет, вероятно, еще не раз.

Англичанин стремится убедить внутреннего

врага в слабости его позиции. Если это ему не

удается, он спокойно берется за саблю и револь-

вер и подчиняет себе своего противника без ре-

волюционной мелодрамы. Он рубит голову сво-

ему королю, потому что он инстинктивно чувст-

вует необходимость этого символа; для него это

проповедь без слов. Француз же поступает так

ради реванша, из любви к кровавым сценам. Он

*Святая гильотина (фр.).