Пруссачество и социализм

Во всех этих катастрофах немцы сражались

против немцев. Тот факт, что часто это было

племя против племени и властитель против вла-

стителя, находится на периферии историческо-

го процесса. Разлад этот, глубоко заложенный

11

и таящийся в каждой немецкой душе, проявил-

ся мрачно и величественно уже в готическую

эпоху в образах Барбароссы^ и Генриха Льва^

во время битвы при Леньяно^. Кто это понял?

И кто опознал в Лютере возвращение герцога

Видукинда?^ Какая темная сила заставляла

многих немцев сражаться за Наполеона и сочув-

ствовать ему, когда он при помощи француз-

ской крови распространял на континенте анг-

лийскую идею? Что связывает в ее сокровенней-

шей глубине загадку Леньяно с загадкой Лейп-

цига?^ Почему Наполеон видел свою важней-

шую задачу в уничтожении маленького фриде-

рицианского мира и в то же время в глубине сво-

ей души чувствовал ее неразрешимость?

Мировая война на закате западной культу-

ры - это великий спор двух германских идей,

которые, как все истинные идеи, не высказыва-

лись, а переживались. С момента своего настоя-

щего возникновения, аванпостной схватки на

Балканах в 1912 году^ - война приняла преж-

де всего внешнюю форму борьбы двух великих

держав, из которых одна не имела на своей сто-

роне почти никого, другая же - всех. Она за-

кончилась периодом траншейной войны и раз-

ложением миллионных армий. Но уже из этого

возникла новая, резко противоречивая форму-

ла. Под влиянием унаследованной от прошлого

столетия слишком высокой оценки фактов чис-

то хозяйственного порядка, формула эта обо-

значается шаблонными терминами <капита-

лизм> и <социализм>. Но за ними скрывается

последняя великая душевная проблема челове-

ка фаустовского типа.

12

В этот момент вновь всплыла, не осознанная

самими немцами, наполеоновская загадка.

На наше образцовое государство - на подлин-

нейшее и своеобразнейшее наше творение,

столь своеобразное, что ни один народ не в со-

стоянии был ни понять его, ни подражать ему,

творение, которое ненавидели как все демони-

чески непостижимое, - обрушилось англий-

ское воинство Германии.

II

Ибо таковое существует. Здесь занесла руку для

смертельного удара не измена, вызванная склон-

ностью к космополитизму, или еще худшими

причинами, а почти метафизическое хотение,

напряженное и самоотверженное, иногда до-

вольно простодушное, иногда воодушевленное

и честное в своем патриотизме, но самим своим

существованием представлявшее готовое ору-

жие для каждого внешнего врага, обладающего

практической глубиной англичанина. Это была

роковая совокупность политических чаяний,

мыслей, форм, которые только англичанин в со-

стоянии воплотить в действительность, овладеть

ими и их использовать. Для немцев же, несмот-

ря на всю глубину их страстности и большую го-

товность к жертвам, - это лишь причина диле-

тантских действий, которая в своем враждебном

государству проявлении разрушает, отравляет

и ведет к самоубийству. Это было то невидимое

английское воинство, которое Наполеон оставил

со времени Иены на немецкой территории.

13

Недостаточное понимание конкретной дейст-

вительности стало роковым для Германии. Оно

уже с расцветом эпохи Гогенштауфенов^, когда

все, вплоть до провинциального бюргерства

XIX столетия, окрещенного именем немецкого

Михеля^, преисполненные сознания своего ду-

ховного превосходства, чувствовали себя выше

требований дня, - противоборствовало друго-

му инстинкту и навязало ему развитие, превра-

тившее его нынешнюю историю в густую сеть

ужасных катастроф. Наименование <Михель>

воплощает в себе совокупность наших недостат-

ков, принципиальное недовольство превышаю-

щей наши силы действительностью, требую-

щей послушания и уважения, несвоевремен-

ную критику, несвоевременную потребность

в отдыхе, погоню за идеалами вместо быстрых

действий, быстроту действия вместо осторож-

ного взвешивания, <народ> как кучу ворчунов,

народное представительство как компанию со-

бутыльников высшего порядка. Все это англий-

ские свойства, но в их немецком карикатурном

изображении. У нас прежде всего домогаются

клочка частной правовой свободы, гарантиро-

ванной законом независимости, и эти требова-

ния предъявляются как раз в такой момент,

когда Джон Буль^, повинуясь верному ин-

стинкту, повременил бы с ними.

19 июля 1917 года - первый акт немецкой

революции^. Это не была просто смена руко-

водства, но именно, как это должно было от-

крыться противникам по резкой форме, - это

был государственный переворот, совершенный

английским элементом, воспользовавшимся

14

подходящим случаем. Это не было выступлени-

ем против политической бездарности власти,

но против всякой власти вообще. Бездарность

правительства? Видели ли эти круги, в которых

не было ни одного государственного человека,

хоть соринку в глазу тех, кто нес ответствен-

ность за переворот? Могли ли они в этот час

предъявить вместо политических способнос-

тей, которых у них не было, что либо другое,

кроме принципа? Это не было восстание наро-

да, который только наблюдал, опасливо, с со-

мнением, хотя и со свойственной Михелю сим-

патией ко всему, что направлено против сидя-

щих наверху, это была революция во фракци-

онных комнатах. Партией большинства у нас

называется союз, состоящий из двухсот членов,

а не большая часть народа. Эрцбергер^, в во-

просах тактики наиболее одаренный из них де-

магог, великолепно устраивавший засады, нео-

жиданные нападения, скандалы, виртуоз в дет-

ской игре свержения министерств, человек аб-

солютно не обладавший государственными спо-

собностями английского парламентария, но ов-

ладевший его ухватками, увлек за собой рой бе-

зымянных, падких до какой бы то ни было об-

щественной роли и поэтому не слишком разбор-

чивых людей. Это были эпигоны бидермейеров-

ской революции 1848 года^, рассматривавшие

оппозицию как мировоззрение, и эпигоны со-

циал-демократии, которым недоставало желез-

ной руки Бебеля^. Он, со своим жизненным

здравым смыслом, не потерпел бы этого позор-

ного политического спектакля, он потребовал

бы и добился бы диктатуры справа или слева.

15

Он разогнал бы этот парламент и приказал бы

расстрелять пацифистов и всех утопических

мечтателей о союзе народов.

Таков был <штурм Бастилии> немецкой рево-

люции.

Суверенитет партийных вождей есть англий-

ская идея. Чтобы его осуществить, нужно было

бы быть англичанином по инстинкту и иметь за

собой и в себе уклад английской общественной

жизни. Мирабо^ думал об этом: <Мы живем

в великое время; но люди очень маленькие, и я

не вижу никого, с кем бы я мог пуститься в пла-

вание>. Никто не имел права в 1917 году повто-