Произвольный этос и принудительность эстетики

Только что я определил ценность как функцию чего-то удовлетворять определенные потребности и вместе с тем подразумевал инструментальные, потребительные ценности. Нечто имеет ценность вообще лишь ввиду оп­ределенной цели, в данном случае ввиду удовлетворения физической потребности. Если бы я оказался на острове, хотел пить и ковырял землю в поисках воды, а вместо воды из земли пошла бы нефть, у которой меновая цен­ность значительно выше, чем у воды (а меновые ценнос­ти имеют смысл лишь как потенциальные потребитель-

[127]

ные ценности¹³), то в данный момент нефть вообще не была бы для меня ценностью, поскольку ее не на что ме­нять. Черные рынки в трудные времена — пример того, что при ограниченности потребительных ценностей вещи, обладавшие высокой меновой стоимостью, так обесцениваются, что кило картофеля вдруг становится золотым. Ценность чего-либо зависит от потребности, спроса. Если теперь нечто имеет ценность только из-за определенной цели, то кусок хлеба ценен лишь в опреде­ленный момент как средство для утоления голода, а это предполагает, что появилось чувство голода, потреб­ность. Надобность, цель еды состоят в том, чтобы уто­лять голод, а кусок хлеба — средство для этого, инстру­ментальная, расходующаяся в употреблении ценность. Но мы уже видели, что человек как существо мета-фи­зическое является перспективо-, целе- и telos-нуждаю­щимся и что в своем-опережении-себя [Sich-vorweg-sein], в своей открытости возможностям мира он может быть увлечен этими возможностями. Увлеченность эмо­ционально и мотивационно конкретизирует цель, в ко­торой нуждается человек как мета-физически устрем­ленное существо. И далее мы увидели, что если человек непричастен к цели, к Другим, то ему приходится непри­частность [Nicht-Betroffenheit], пустоту делать своей це­лью при помощи самостимуляции, самоаффицирования. Для достижения целей бывает множество средств, имею­щих ценность именно в качестве средств, и бывают цели, служащие средствами для других целей; это не нуждается в особых пояснениях. Замечу лишь, что для Я, причастно­го к Другому, «еще-не» наличному, цели, и, следователь­но, идентифицирующего себя с ним, эта цель конституи­руется в качестве завершающей ценности, которая, как увидим, может стать самостоятельной, независимой от обстоятельств, конституирующих цель, и так она стано­вится самоценностью. Вместе с тем, по-видимому, про-

[128]

исходит инверсия отношения Я — Другое. Не потому Другое представляет для меня ценность, что я нуждаюсь в нем, но потому, что у меня есть потребность в ДРУ­ГОМ, Другое представляется мне ценностью в качестве ДРУГОГО. Однако ДРУГОЕ может лишь постольку представлять для меня ЦЕННОСТЬ, поскольку я, в сущности, имею мета-физическую потребность в нем и поскольку оно лишь как ДРУГОЕ может выполнять по отношению к Я функцию метафизической экзистенци­ально-психической разгрузки. Уже не Другому нужно оправдывать себя перед Я с его потребностями, а, ско­рее, этому Я нужно оправдывать себя перед ДРУГИМ. И это решающий момент: с мета-физической точки зрения человека, цель, Другое, telos вопреки всем теле­ологическим и, значит, мифологическим, религиозным и идеологическим самообманам является не чем иным, как средством для удовлетворения мета-физической по­требности. Это имеет ценность постольку, поскольку может удовлетворять эк-зистенциальные мета-физичес­кие потребности. Таким образом, с мета-физической эк­зистенциальной точки зрения цели являются средства­ми, предлогами для исхода [Wegkunft]. Но как раз этот характер средства и предлога не распознан, не виден для Я, проецирующего себя на цель, сосредоточенного на цели. Таким образом, мета-физически нужный челове­ку telos как раз и не должен казаться обязанным потреб­ности своей ценностью, т. е. средством, инструментом удовлетворения потребности. Скорее telos должен пред­ставляться так, будто человек обязан ему, будто чело­век существует для ЦЕЛИ. Мета-физически необходи­мый telos как целевая причина бытия и деятельности является эк-зистенциальной потребностью человека су­ществовать не ради удовлетворения потребностей, т. е. не ради Я. Устремленное к цели, одержимое Я видит и чувствует себя в своем бытии-вне-себя, спроецирован-

[129]

ном бытии Другого, призванным к высшему, всеобще­му.

Поскольку Я определяет себя посредством telos'a,по­средством ДРУГОГО, оно приходит к самому себе толь­ко через ДРУГОЕ долгими и нередко окольными путя­ми. Обстоятельства могут сложиться так, что оно ни­когда не придет к себе и всегда будет в пути, или, быть может, благодаря БОЖЕСТВЕННОМУ ДРУГОМУ это удастся лишь по окончании жизни в воссоединении с БОГОМ, снятии Я в БОГЕ. Так и обывательско-марк­систская революция студенчества и интеллигенции 68-го года лишь в итоге долгого похода по учреждениям должна была достичь своей цели, когда после нетерпе­ливой, поначалу боевой, эйфории были выдвинуты пер­вые суждения о том, как же все-таки можно создать ком­мунистическое общество. С этого момента революци­онное воодушевление заметно поубавилось.

Уже Ницше распознал то, что в мета-физическом ас­пекте цели являются предлогами, средствами для осво­бождения Я от самого себя, что всякое прибытие куда-то в конечном счете существует ради отправления от­сюда. Говоря о «выходящем из берегов чувстве силы» как источнике деятельности «из чего» (это соответству­ет мета-физической прибавочной энергии у нас), он спрашивает, «к чему? куда?» направлена деятельность и утверждает, что то, «что называют "целью", "задачей"», является «в действительности средством для этого не­произвольного взрывного процесса» «определенного ко­личества силы». Вот что первично, «ближайше». Он го­ворит об «известной произвольности деятельности», о «сотнях образов действия», о «множестве целей» и «ты­сячах способов», которые «одинаково хорошо служат» этому «необходимому взрыву»¹⁴.

Итак, во многих случаях деятельность совершается как бы бесцельно или, лучше сказать, без осознания цели.

[130]

Это характерно для всех автоматизированных, ритуа­лизированных и большинства повседневных действий. Они совершаются, как сказал Гелен, a tergo*,с конца, а не с начала. Они — как бы инстинкты, как бы реакции на внешние раздражители, интеллектуальные или культур­ные квазиреакции. Наше отношение к окружающим ве­щам не является непосредственным, безоружным, мы не предоставлены чисто чувственному их восприятию, но всегда вследствие воспитания и образования опосредуем восприятие идеями, знаниями о вещах. Эти знания не только информируют о вещах, но, прежде всего, направ­ляют наши отношения к ним, апеллируют к нашей дея­тельности, так что мы уже знаем, как обращаться с веща­ми, раньше чем узнаем, что они собой представляют. «О homme! ce Dieu t'a donné l'entendement pour te bien conduire et non pour pénétrer dans l'essence des choses qu' il a créées»¹⁵. Итак, приходится действовать, не зная, с чем и зачем действовать, прежде чем знать. Вещам, лю­дям, учреждениям рассудочно и, значит, предрассудоч­но предопределены их значения: еврей, цыган, больной СПИДом, церковь, брак, невинность. Определенные дей­ствия, однажды задуманные для определенной цели, в дальнейшем становились независимыми от условий их возникновения, от целей или, лучше сказать, от осозна­ния целей; у них появлялась собственная динамика, они обособлялись, догматизировались, идеологизирова­лись. Действия повторялись в определенных ситуаци­ях, становились регулярными, не подлежащими сомне­нию, а их легитимация основывалась именно на преда­нии, воспроизведении, на том аргументе, что так делали всегда. Вместе с тем они давали повседневной практике немаловажную разгрузку от принятия решений, даже если эти действия были в конечном счете ошибочными или

* Сзади (исп.).

[131]

избыточными. Впрочем, иррациональные взаимосвязи проявляются и сегодня во многих способах поведения в сексуальной области, в кулинарных и застольных тради­циях, где для предотвращения определенных негативных или предположительно негативных последствий требуют соблюдения определенных обычаев. Некоторые ирра­циональные обычаи спустя века и тысячелетия еще и поныне сохраняют силу, прежде всего, в фундаментали­стских религиях (вспомним кошерные предписания ев­реев насчет пищи), хотя давно доказана их безоснова­тельность, отсутствие связи между определенным обра­зом действий и предполагаемой целью или успехом.