Произвольный этос и принудительность эстетики

Утверждая, что этическое основано на эстетическом, я подразумеваю, что эстетическое фило- и онтогенети­чески предшествует этическому (говорить об эстетичес­ком образе жизни здесь уместно преимущественно с по­зиций наших дней); что человек, как это можно пока­зать на примере детей и некоторых животных, изначаль­но играл раньше, чем хотел и мог своей игровой дея­тельностью (и здесь мы покидаем животный мир) влиять на что-то в мире и быть полезным другим; до того, как физически или идеально влиять на что-либо в мире, он хотел что-то побуждать и изменять в себе. Когда я гово­рю здесь вообще об изменении, не следует исключать

[112].

того, что человек хочет также и сохранить, удержать в мире некоторые преходящие вещи, уносимые потоком времени, и что деятельность, таким образом, нацелена не только на изменение действительности, но и на защи­ту ее от изменчивости.

Всякому действию, магическому, техническому, стра­тегическому, этическому или коммуникативному, ориен­тированному на некоторое изменение действительности, предшествует стремление к аффектации, эмоционально­сти, эстетическому вообще. Это стремление к движе­нию и деятельности, которое создает психическую аф­фектацию, а затем влияет на вещи в мире, есть не что иное, как стремление к экстазу, к трансценденции Я, ос­нованное на мета-физической потребности, т. е. ennui,скуке. Тому, кто ни к чему не имеет отношения, прихо­дится творить из ничто (Ницше). Вот и приходится че­ловеку как существу, способному скучать, не просто удов­летворять свои физические потребности, но делать не­что большее и чего-то хотеть, чтобы избавиться от нич­то.

На протяжении истории возникает один и тот же воп­рос: совершает ли человек своей прибавочной деятельно­стью нечто полезное или только бесполезное, излишнее, чтобы не чувствовать себя бесполезным и лишним. Эсте­тическое как эмоциональность, как аффектация предше­ствует этическому, его априорный статус для всякого оп­ределенного, ориентированного на результат действия (а как иначе можно обосновать прибавочную деятель­ность, если не предположить у человека нуждаемость, побудительное основание к действиям вообще, а имен­но скуку?), свидетельствует еще об одном основании, относящемся уже не к эмоциональной, а когнитивно-эвалюативной сфере. Прежде чем эстетическое действие может стать этическим, человеку нужно соотнести свой образ действия с миром (к этому я еще вернусь), и это

[113]

характерно для человеческой деятельности вообще как для стратегической, целеориентированной, так и для коммуникативной. Это значит, что человек должен пре­дугадывать или узнавать мир как событие в его каузаль­ных связях. Аффицированный. вовлеченный вещами и их возможностями в мир, он должен хотеть, чтобы вещи определенного рода существовали или не существова­ли. Он должен хотеть, чтобы определенные события про­исходили или не происходили, и он пытается влиять на мир в соответствии со своими познаниями и конкрет­ными намерениями, обусловленными ситуацией. Когда то, к чему человеческая деятельность относится в мире и что конституирует в мире Другое для Я, становится ДРУГИМ, оно соответствует не только определенному познавательному интересу, определенной воле, но, преж­де всего, метафизической, эк-зистенциальной потреб­ности Я существовать ради ДРУГОГО. Даже если бо­жества (или прочие имена, символы), бывшие некогда полезными для людей в их борьбе с природой, уже не имеют ныне житейской пользы для человека, для мно­гих они все же исполняют функцию метафизическо-психического СМЫСЛА и трансценденции, пусть весь­ма абстрактную. И даже сегодня божества в этой функ­ции могут придавать человеческой жизни и человечес­кому страданию интеллигибельный СМЫСЛ, который наполняет Я эк-стазом, возвышает над сиюминутнос­тью.

Скука — мета-физическая побудительная основа прибавочной деятельности ради эстетико-эмоционального. Скука — a priori всякой деятельности, выходящей за пределы удовлетворения физических потребностей. Лишь поскольку человек впадает в состояние замедлен­ного течения времени (скуку), т. е. время для него мо­жет слишком затягиваться (а скука предполагает нали­чие сознания, осознания мира как события), человек

114

имеет потребность в прибавочной деятельности, чтобы прогнать скуку, а это означает потребность преодолеть противостояние субъекта и объекта, зияющую пустоту между Я и миром, которая переживается как психичес­кая пустота. Вез мета-физической потребности в при­бавочной деятельности невозможно объяснить, почему примитивный человек изначально играл и лишь по мере познания мира смог и захотел влиять на что-нибудь в мире, а это, в свою очередь, лишь позже пошло на пользу другим людям или существам. Мета-физическая по­требность в прибавочной деятельности ради исхода, бег­ства из Я, психического возбуждения — вот объяснение того, почему человек может действовать этично, альт­руистично. Только благодаря такой идентификации Я с Другими, когда Я ради себя самого существует как ради-ДРУГОГО, возможен альтруизм. «Ради самого себя» значит: имея мета-физическую потребность, трансцендировать свое Я к Другому, вырываться из тавтологии Я=Я, быть-больше, становиться, чтобы не стать лишним. В Де-проецированном человеке я исследовал скуку как специфически антропологическую разницу [Differenz] и даже как двигатель человечества наряду с такими движу­щими силами, как голод или экономические условия (Маркс), власть (Ницше, Адлер), либидо (Фрейд), кото­рые в какой-то мере свойственны и животным. Представ­ленная там последовательность видов деятельности (от игры, магического и религиозного к рациональному, це­ленаправленному и технологическому действию) сво­дится к тому антропологическому факту, что человеку свойственно скучать, вследствие чего он может и вы­нужден действовать мета-физически, сверх сиюминут­ности и физической нужды; и пока развитая в Де-проецированном человеке теория скуки не опровергнута, при всех самокритических соображениях я не вижу основа­ний считать иначе. В историческом плане можно кон-

[115]

статировать, что человек появился как существо, выде­ляющееся среди прочих живых существ, подчиненных каузальному детерминизму, и способное детерминиро­вать себя телеологически⁴, способное действовать в мире сверх удовлетворения непосредственных физических потребностей и репродукции, способное изменять мир, созидать культуру. Скука означает отчуждение Я от мира, психическую пустоту, слишком долго затянувше­еся «некоторое время», и в качестве непосредственного ответа она может потребовать игру, чтобы создать со­стояние психической аффектации и преодолеть бездну между Я и миром. Скуку можно понимать и как дисанцирование от мира, как свободное пространство, про­странство игры, как мгновенное состояние, когда Я, с одной стороны, освобождено от каузально-детермини­стской мирской зависимости, а, с другой стороны, еще не опосредовано телеологической связью с миром. Та­ким образом, скука способна вызвать те процессы вос­приятия и сознания, благодаря которым Я принимает мир в качестве событий в их временном измерении и способно быть аффицированным, вовлеченным в эти события. Позитивная или негативная вовлеченность [Betroffenheit*] является однако предпосылкой того, что Я с его способностью антиципировать события мира стремится влиять своей деятельностью на мир таким образом, чтобы вызывать позитивное и предотвращать негативное.

Если скука как мета-физическая нуждаемость чело­века является a priori человеческой прибавочной дея­тельности вообще, то вовлеченность в мир, в события мира является предпосылкой того, чтобы деятельность осуществлялась уже не только эстетически, лишь ради

*Это слово и зависимости от контекста переводится здесь как «вовлеченность», или «озадаченность», или «причастность».

[116]

психического возбуждения, как игра, но чтобы посред­ством деятельности в мире что-то приводилось в дви­жение. Деятельность вследствие вовлеченности согла­суется с миром, конкретизируется и основывается на нем, a telos,цель деятельности, состоит в том, чтобы вы­зывать те изменения в мире, которые превращают нега­тивную увлеченность миром в позитивную, или чтобы обеспечивать и упрочивать те состояния мира, которые вызывают позитивную вовлеченность⁵. Это значит, что изменение мира осуществляется ради определенного психического изменения так же, как и сохранение мира осуществляется ради сохранения психического состоя­ния. Чтобы вовлеченность происходила так, что чело­век мог бы деятельно реагировать на нее, не бросался, например, в безрассудное бегство от демонов, но влиял на нее, пытался овладеть ею, нужно чтобы он мог опере­жать события в мире, чтобы он обладал способностью предугадывания каузальных, развертывающихся во вре­мени отношений между вещами. Короче говоря, он дол­жен обладать способностью вовлекаться в мир не толь­ко актуальными чувственными восприятиями, но и пред­ставлениями, идеями о том, как мир может быть иным, лучшим, более приятным, дружественным, красивым, теплым, невраждебным, справедливым, нетягостным. И при всей своей слабости по отношению к миру в широ­ком смысле слова, который воспринимается первона­чально как могущественный и враждебный, человек дол­жен уже полагаться также на осознание и ощущение сво­ей собственной силы, своих собственных возможнос­тей, даже если они в анимистические и магические вре­мена были еще ограничены «всесилием мыслей» (Фрейд)⁶ и по существу на самом деле еще ничего не могли противопоставить им.