Мой путь в феноменологию

Но такая оценка, историческая по своей природе, не попадала в точку относительно того, что же произошло благодаря «феноменологии», т. е. благодаря уже «Логическим исследованиям». Это осталось невысказанным и едва ли может быть справедливо истолковано даже сегодня. Собственные программные разъяснения Гуссерля и его методологические изложения скорее только усиливали недоразумение будто «феноменология» провозглашает начало философии, отвергающей все предшествующее мышление.

Даже после появления «Идей к чистой феноменологии…» меня удерживало неослабевающее очарование, которое исходило от «Логических исследований». Оно способствовало возобновлению беспокойства, не знавшего своей истинной причины, хотя и дающего возможность строить догадки: беспокойство проистекало от неспособности добиться простым прочтением философской литературы исполнения образа мыслей, носящего название «феноменология».

Медленно начала отступать беспомощность, и с большим трудом развеивалась путаница только тогда, когда я смог лично встречаться с Гуссерлем в его творческой лаборатории.

Гуссерль заступил на кафедру во Фрайбурге в 1916 году, сменив Генриха Риккерта, получившего кафедру Виндельбанда в Гейдельберге. Преподавание Гуссерля проходило в форме постепенной, шаг за шагом, тренировки феноменологического «видения», требовавшего, одновременно, отказа от применения философских знаний без их проверки, а также отказа привносить в беседу авторитет великих мыслителей. Между тем, я все менее мог расстаться с Аристотелем и другими греческими философами, чем более явно мое растущее сближение с феноменологическим видением делало плодотворным истолкование аристотелевских текстов. Правда, тогда я еще был не в состоянии окинуть взором, к каким решительным последствиям должно было привести обновленное обращение к Аристотелю.

С 1919 года, когда я сам начинал практиковать феноменологическое зрение, учась-обучая рядом с Гуссерлем, и, одновременно, опробовал на семинаре трансформировавшееся понимание Аристотеля, мой интерес вновь обратился к «Логическим исследованиям», и, прежде всего, к шестому исследованию первого издания. Разработанное здесь различие между чувственным и категориальным созерцанием открылось мне в своей значимости для определения «различных значений сущего».

В связи с этим мы друзья и ученики просили Гуссерля вновь отдать в печать практически уже недоступное в то время шестое исследование. С испытанной готовностью оказать помощь делу феноменологии, издательство Нимейера вновь выпустило последнюю часть «Логических исследований» в 1922 году. В предисловии Гуссерль отметил: «Дела обстоят таким образом, что я, уступая натиску друзей лежащего перед Вами произведения, должен был решиться на то, чтобы снова сделать доступным шестое, заключительное „Исследование“ в его прежнем виде». Выражением «друзья лежащего перед Вами произведения» Гуссерль хотел подчеркнуть, что сам он, после публикации «Идей» не мог впредь относиться справедливо к «Логическим исследованиям». В то время, более чем когда-либо, для Гуссерля имела значение привязанность его мысли к «Чистой феноменологии» и его стремление, на новом месте его академической деятельности, к систематическому развертыванию плана, представленного в этом произведении. Поэтому Гуссерль мог писать в упоминавшемся предисловии к шестому исследованию: «Моя фрайбургская преподавательская деятельность также способствовала переключению моего интереса на путеводную универсальность и системность».

Таким образом, Гуссерль благодушно, но, в основном, скептически, наблюдал, как я, наряду с моими лекциями и семинарами, на еженедельном кружке прорабатывал с более взрослыми учениками его «Логические исследования». Подготовка к этой работе была плодотворной прежде всего для меня самого. При этом я осознал сначала как догадку, нежели как нечто обоснованное следующее: то, что согласно феноменологии акта сознания осуществляет себя как себя-самое-выражающее феномена, мыслилось изначально еще Аристотелем и, вообще, греческим мышлением и греческим Dasein как 'Alyteia, как несокрытость присутствующего, его раскрытие, показывание себя. То, что заново найдено в феноменологических исследованиях как основополагающая позиция мышления, оказывалось главной чертой мышления греческого, если не вообще философии как таковой.

Чем решительнее открывалось мне понимание этого, тем настоятельнее подступал вопрос: откуда и как определяется то, что должно быть узнано согласно феноменологическому принципу «сама вещь»? Есть ли это сознание и его предметность, или это есть бытие сущего в его несокрытости и потаенности?

Таким образом, будучи вовлеченным на путь вопрошания о бытии, я оказался озарен феноменологией, вновь, и по-иному, чем прежде, обеспокоен вопросами, поднятыми в диссертации Брентано. Но путь вопрошания оказался длинее, чем я предполагал. Он нес с собой многочисленные остановки, ложные пути, кружные тропы. Лекции, сначала Фрайбурга, а потом Марбурга, лишь косвенно свидетельствуют об этом пути.

«Коллега Хайдеггер, Вы должны, наконец, что-нибудь опубликовать. Есть ли у Вас подходящая рукопись?» С этими словами в один из дней зимнего семестра 1925/26 годов в мой кабинет вошел декан философского факультета университета Марбурга. «Конечно» отвечал я. «Рукопись должна быть немедленно напечатана!» заметил декан. Дело заключалось в том, что факультет рекомендовал меня unico loco в качестве преемника Николая Гартмана на должность первого ординарного профессора. Между тем, министерство в Берлине отклонило это предложение, мотивируя свое решение тем, что я ничего не публиковал уже десять лет.

Теперь речь шла о том, чтобы предать гласности столь долго оберегаемую работу. Издательство Макса Нимейера было готово, благодаря Гуссерлю, немедленно напечатать первые пятнадцать листов моего произведения, которое должно было целиком выйти в гуссерлевском «Ежегоднике». В скором времени два сигнальных экземпляра были переданы факультетом в министерство. Спустя немалый срок они вернулись на факультет с пометкой: «Недостаточно». В феврале следующего года (1927) и в восьмой книжке «Ежегодника» и отдельным изданием появились полные тексты «Бытия и времени». В ответ на это, министерство, по истечении полугода, отклонило свой отрицательный приговор и произвело назначение.

Из-за приключений, связанных с публикацией «Бытия и времени», я впервые вступил с издательством Макса Нимейера в непосредственные деловые отношения. Ничего не означающее на первом семестре моей учебы имя, стоявшее на титульном листе ослепительного труда Гуссерля, открылось мне и в будущем сопровождало меня своей надежностью, благородством и скромностью.

Летом 1928 года, во время моего последнего семестра в Марбурге, был подготовлен юбилейный сборник, посвященный 70-летию Гуссерля. К началу этого семестра скоропостижно скончался Макс Шелер, один из соиздателей гуссерлевского ежегодника, опубликовавший в первой и второй книжках (1916) свое знаменательное исследование «Формализм в этике и материальная этика ценностей». Оно с полным правом может считаться внесшим, наряду с «Чистой феноменологией», самый значительный вклад в ежегодник своим незабываемым эффектом, дальновидностью и мощью, представив издательство Нимейера в новом свете.

Юбилейный сборник, посвященный Эдмунду Гуссерлю, вышел точно в его день рождения как дополнительный том ежегодника. Я смог вручить этот том прославленному учителю 8 апреля 1929 года в окружении его друзей и учеников.

В последующее десятилетие всякая более или менее значимая публикация откладывалась до тех пор, пока издательство Нимейера отважилось в 1941 году напечатать мою интерпретацию гимна Гёльдерлина «Как если на празднике…», без указания года издания. Я, как гость университета Лейпцига, делал этот доклад в качестве публичной лекции в мае того года. Владелец издательства, господин Германн Нимейер, прибыл на эту лекцию из Галле, и после лекции мы обсудили возможность публикации.

Когда через двенадцать лет я решился выпустить читанные ранее лекции, я выбрал для осуществления своего замысла издательство Нимейера. Между тем, оно уже не подписывалось «Halle a. d. Saale». Вследствие больших убытков и разнообразных трудностей, обрушившихся на прошлого его владельца, постигших его тяжелых личных несчастий, издательство было развернуто вновь в Тюбингене.